Неточные совпадения
Споры с Марьей Романовной кончились тем,
что однажды утром она ушла со двора вслед за возом своих вещей, ушла, не простясь
ни с кем, шагая величественно, как всегда, держа в одной руке саквояж с инструментами, а другой прижимая
к плоской груди черного, зеленоглазого кота.
— Вот уж почти два года
ни о
чем не могу думать, только о девицах.
К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет
к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения
к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди и
что вот поцеловать бы ее да и умереть.
Вопрос этот, не пуская
к Маргарите, не позволял думать
ни о
чем, кроме нее.
Клим согласно кивнул головой. Когда он не мог сразу составить себе мнения о человеке, он чувствовал этого человека опасным для себя. Таких, опасных, людей становилось все больше, и среди них Лидия стояла ближе всех
к нему. Эту близость он сейчас ощутил особенно ясно, и вдруг ему захотелось сказать ей о себе все, не утаив
ни одной мысли, сказать еще раз,
что он ее любит, но не понимает и чего-то боится в ней. Встревоженный этим желанием, он встал и простился с нею.
— Милая, — прошептал Клим в зеркало, не находя в себе
ни радости,
ни гордости, не чувствуя,
что Лидия стала ближе ему, и не понимая, как надобно вести себя,
что следует говорить. Он видел,
что ошибся, — Лидия смотрит на себя не с испугом, а вопросительно, с изумлением. Он подошел
к ней, обнял.
— Неплохо было затеяно, — сказал Иноков и толкнул его локтем. — Нет, серьезно; я верю,
что люди будут творить чудеса, иначе — жизнь
ни гроша не стоит и все надобно послать
к черту! Все эти домики, фонарики, тумбочки…
Как-то в праздник, придя
к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть,
что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на висках. Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о женщине — и, очевидно, не мог уже говорить
ни о
чем другом.
Варвара, сказав,
что она устала, скрылась в комнату, отведенную ей; Самгин тоже ушел
к себе и долго стоял у окна,
ни о
чем не думая, глядя, как черные клочья облаков нерешительно гасят звезды.
— Нет, — сказал Иноков, отрицательно тряхнув головой. — И
к эсдекам не тянет. Беки, меки — не умещается это
ни в душе,
ни в голове моей. Должно быть — анархист,
что ли…
«Макаров утверждает,
что отношения с женщиной требуют неограниченной искренности со стороны мужчины», — думал он, отвернувшись
к стене, закрыв глаза, и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная женщина, с которой он был более откровенным,
чем с другими, это — Никонова, но это потому,
что она никогда,
ни о
чем не выспрашивала.
«В ней действительно есть много простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», — нашел он подходящие слова. «Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил вино, встал и подошел
к окну. Над городом стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен был сознаться,
что ни одна из женщин не возбуждала в нем такого волнения, как эта — рыжая. Было что-то обидное в том,
что неиспытанное волнение это возбуждала женщина, о которой он думал не лестно для нее.
— В конце концов — все сводится
к той или иной системе фраз, но факты не укладываются
ни в одну из них. И —
что можно сказать о себе, кроме: «Я видел то, видел это»?
Отношение
к этой женщине не определялось. Раздражали неприятная ее самоуверенность и властность, раздражало и то,
что она заставила высказаться. Последнее было особенно досадно. Самгин знал,
что он никогда еще и
ни с кем не говорил так, как с нею.
Было приятно,
что Безбедов так легко понятен, не требует настороженности в отношении
к нему, весь — налицо и не расспрашивает
ни о
чем, как это делает его чрезмерно интересная тетушка, которую он, кажется, не очень любит.
Держа в одной руке щетку, приглаживая пальцами другой седоватые виски, он минуты две строго рассматривал лицо свое,
ни о
чем не думая, прислушиваясь
к себе. Лицо казалось ему значительным и умным. Несколько суховатое, но тонкое лицо человека, который не боится мыслить свободно и органически враждебен всякому насилию над независимой мыслью, всем попыткам ограничить ее.
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн,
ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал
к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей,
что был знаком с ее мужем, а она спросила: «Да?» И — больше
ни звука о нем, стерва!
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще
ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много,
что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Они меня пугают, — бросив папиросу в полоскательницу, обратилась Елена
к Самгину. — Пришли и говорят: солдаты
ни о
чем, кроме земли, не думают, воевать — не хотят, и у нас будет революция.
—
Что ты — спал? — хрипло спросил Дронов, задыхаясь, кашляя; уродливо толстый, с выпученным животом, он, расстегивая пальто, опустив
к ногам своим тяжелый пакет, начал вытаскивать из карманов какие-то свертки, совать их в руки Самгина. — Пища, — объяснил он, вешая пальто. — Мне эта твоя толстая дурында сказала,
что у тебя
ни зерна нет.
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе
к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.
Городничий. Чш! (Закрывает ему рот.)Эк как каркнула ворона! (Дразнит его.)Был по приказанию! Как из бочки, так рычит. (
К Осипу.)Ну, друг, ты ступай приготовляй там,
что нужно для барина. Все,
что ни есть в долге, требуй.
Идите вы
к чиновнику, //
К вельможному боярину, // Идите вы
к царю, // А женщин вы не трогайте, — // Вот Бог!
ни с
чем проходите // До гробовой доски!
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, //
Что год, то дети: некогда //
Ни думать,
ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — //
К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!
Разбой — статья особая, // Разбой тут
ни при
чем!» // — Разбойник за разбойника // Вступился! — прасол вымолвил, // А Лавин — скок
к нему!