Неточные совпадения
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим
подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось, что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга,
не видя,
не чувствуя никого больше.
Но он
не решался; после того, как уехал Туробоев, Лида снова ласково
подошла к нему.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя в углу, за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны в сторону, а плечи его дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая жила безмолвно и как тень своей бойкой сестры. Клим хотел
подойти к Варавке, но
не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного
не так уж завидна, как это казалось.
Она была миленькая, точно картинка с коробки конфект. Ее круглое личико, осыпанное локонами волос шоколадного цвета, ярко разгорелось, синеватые глаза сияли
не по-детски лукаво, и, когда она, кончив читать, изящно сделала реверанс и плавно
подошла к столу, — все встретили ее удивленным молчанием, потом Варавка сказал...
В тесной комнатке, ничем
не отличавшейся от прежней, знакомой Климу, он провел у нее часа четыре. Целовала она как будто жарче, голоднее, чем раньше, но ласки ее
не могли опьянить Клима настолько, чтоб он забыл о том, что хотел узнать. И, пользуясь моментом ее усталости, он, издали
подходя к желаемому, спросил ее о том, что никогда
не интересовало его...
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил
к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате воды, совался из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом. Было ясно, что Лидия
не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно
подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это
не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется
подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой,
не то пьяной,
не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи,
не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
— Милая, — прошептал Клим в зеркало,
не находя в себе ни радости, ни гордости,
не чувствуя, что Лидия стала ближе ему, и
не понимая, как надобно вести себя, что следует говорить. Он видел, что ошибся, — Лидия смотрит на себя
не с испугом, а вопросительно, с изумлением. Он
подошел к ней, обнял.
— Да, — продолжала она,
подойдя к постели. —
Не все. Если ты пишешь плохие книги или картины, это ведь
не так уж вредно, а за плохих детей следует наказывать.
— На это
не смотрят, — заметил Клим, тоже
подходя к окну. Он был доволен, обыск кончился быстро, Иноков
не заметил его волнения. Доволен он был и еще чем-то.
К удивлению Самгина все это кончилось для него
не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом людей, которые поссорились; адъютант сел
к столу и начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в комнате. Но седой
подошел к Любаше и негромко сказал...
Пошлые слова удачно дополнял пошленький мотив: Любаша, захлебываясь, хохотала над Варварой, которая досадливо пыталась и
не могла открыть портсигар, тогда как Гогин открывал его легким прикосновением мизинца. Затем он положил портсигар на плечо себе, двинул плечом, — портсигар соскользнул в карман пиджака. Тогда взбил волосы, сделал свирепое лицо,
подошел к сестре...
Самгин обернулся: Варвары в комнате
не было. Он
подошел к столу, сел, подождал, хмурясь, нетерпеливо постукивая вилкой.
Главное начиналось, когда занавес снова исчезал и
к рампе величественно
подходила Алина Августова в белом, странно легком платье, которое
не скрывало ни одного движения ее тела, с красными розами в каштановых волосах и у пояса.
— Злой работник, а? — спросил Косарев,
подходя к Самгину. — Еще теперь его чахотка ест, а раньше он был —
не ходи мимо! Баба, сестра его, дурочкой родилась.
— Самгин? Здравствуйте. Я видел вас там, у этого быка, хотел
подойти, а вы вдруг исчезли, — сдерживая голос, осматривая безлюдную улицу, говорил Кутузов. — Я ведь
к вам, то есть
не к вам, а
к Сомовой…
— Сказано: нельзя смотреть! — тихо и лениво проговорил штатский,
подходя к Самгину и отодвинув его плечом от окна, но занавеску
не поправил, и Самгин видел, как мимо окна,
не очень быстро, тяжко фыркая дымом, проплыл блестящий паровоз, покатились длинные, новенькие вагоны; на застекленной площадке последнего сидел, как тритон в домашнем аквариуме, — царь.
Самгин встал, покачиваясь,
подошел к постели и свалился на нее, схватил грушу звонка и крепко зажал ее в кулаке, разглядывая, как маленький поп, размахивая рукавами рясы, подпрыгивает, точно петух, который хочет, но
не может взлететь на забор.
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин
подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб
не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит новый страшок,
не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала смерть, теперь — жизнь.
— Странно ты ведешь себя, — сказала она,
подходя к постели. — Ведь я знаю — все это
не может нравиться тебе, а ты…
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками,
не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она убежала,
не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин
подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
Возвратясь в столовую, Клим уныло
подошел к окну. В красноватом небе летала стая галок. На улице — пусто. Пробежал студент с винтовкой в руке. Кошка вылезла из подворотни. Белая с черным. Самгин сел
к столу, налил стакан чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как бы опухоль:
не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее словами —
не хотелось.
Самгин вернулся домой и, когда
подходил к воротам, услышал первый выстрел пушки, он прозвучал глухо и
не внушительно, как будто хлопнуло полотнище ворот, закрытое порывом ветра. Самгин даже остановился, сомневаясь — пушка ли? Но вот снова мягко и незнакомо бухнуло. Он приподнял плечи и вошел в кухню. Настя, работая у плиты, вопросительно обернулась
к нему, открыв рот.
Дуняша ушла за аспирином, а он
подошел к зеркалу и долго рассматривал в нем почти незнакомое, сухое, длинное лицо с желтоватой кожей, с мутными глазами, — в них застыло нехорошее, неопределенное выражение
не то растерянности,
не то испуга.
Самгин,
не отрываясь, смотрел на багровое, уродливо вспухшее лицо и на грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест на груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, — широкими шагами
подошел к поручику человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил...
Никто
не решался
подойти к бесформенной груде серых и красных тряпок, — она сочилась кровью, и от крови поднимался парок.
«В ней действительно есть много простого, бабьего. Хорошего, дружески бабьего», — нашел он подходящие слова. «Завтра уедет…» — скучно подумал он, допил вино, встал и
подошел к окну. Над городом стояли облака цвета красной меди, очень скучные и тяжелые. Клим Самгин должен был сознаться, что ни одна из женщин
не возбуждала в нем такого волнения, как эта — рыжая. Было что-то обидное в том, что неиспытанное волнение это возбуждала женщина, о которой он думал
не лестно для нее.
Он задремал, затем его разбудил шум, — это Дуняша, надевая ботинки, двигала стулом. Сквозь веки он следил, как эта женщина, собрав свои вещи в кучу, зажала их под мышкой, погасила свечу и пошла
к двери. На секунду остановилась, и Самгин догадался, что она смотрит на него; вероятно,
подойдет. Но она
не подошла, а, бесшумно открыв дверь, исчезла.
Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят на нее
не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился,
подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни…
Затем он вспомнил, что нечто приблизительно похожее он испытывал, проиграв на суде неприятное гражданское дело, порученное ему патроном. Ничего более похожего —
не нашлось. Он
подошел к столу, взял папиросу и лег на диван, ожидая, когда старуха Фелициата позовет пить чай.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал. Есть такие французы? Нет таких французов.
Не может быть, — добавил он сердито. — Это только у нас бывает. У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И — силам. Все ходят в чужих шляпах. И
не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он
подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...
Самгин зажег спичку, — из темноты ему улыбнулось добродушное, широкое, безбородое лицо. Постояв, подышав сырым прохладным воздухом, Самгин оставил дверь открытой,
подошел к постели, — заметив попутно, что Захарий
не спит, — разделся, лег и, погасив ночник, подумал...
Не желая встречи с Безбедовым, Самгин пошел в парк, а через несколько минут,
подходя к террасе дома, услыхал недоумевающие слова Турчанинова...
— Но все-таки суда я
не хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если…
не очень, — завтра сам пойду
к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он,
подходя к Самгину, и даже легонько дотронулся до его плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
— Революция направлена против безответственных, — вполголоса, но твердо говорил Иноков. Возразить ему Самгин
не успел —
подошел Макаров, сердито проворчал, что полиция во всех странах одинаково глупа, попросил папиросу. Элегантно одетый, стройный, седовласый, он зажег спичку, подержал ее вверх огнем, как свечу, и,
не закурив папиросу, погасил спичку, зажег другую, прислушиваясь
к тихим голосам женщин.
Не находя двери, Самгин понял, что он
подошел к дому с другой его стороны. Дом спрятан в деревьях, а Иноков с Макаровым далеко от него и очень близко
к ограде. Он уже хотел окрикнуть их, но Иноков спросил...
Самгин вошел
к себе,
не снимая пальто и шляпу,
подошел к окну, сердито распахнул створки рамы, посмотрел вниз…
—
Не кричите, Безбедов, — сказал Тагильский,
подходя к нему. Безбедов, прихрамывая, бросился
к двери, толкнул ее плечом, дверь отворилась, на пороге встал помощник начальника, за плечом его возвышалось седоусое лицо надзирателя.
— Мы знакомы, — сказал Самгин,
подходя к Томилину, —
не вставая, облизывая губы, Степан Томилин поднял на Самгина рыжие зрачки, медленно и важно поднял руку и недоверчиво спросил...
— Можете себе представить:
подходит к вам эдакий страшный и предлагает:
не желаете ли, бытие божие докажу? И за полбутылки водки утверждал и отвергал, доказывал. Очень забавно. Его будто бы даже били, отправляли в полицию… Но, вот видите, оказалось, что он… что-то значит! Философ, да?
Вечером он все-таки
не очень охотно шагал
к Дронову, — смущала возможность встречи с Тагильским. Он
не мог забыть, что, увидав Тагильского у Дронова, постыдно испугался чего-то и несколько отвратительных секунд соображал:
подойти к Тагильскому или
не нужно? Но Тагильский сам
подошел, кругленький, щеголевато одетый, с добродушной усмешкой на красной роже.
— Все это
не очень похоже на государство, нормально функционирующее,
не правда ли? — спросил Тагильский Самгина,
подходя к нему со стаканом чаю в одной руке, с печеньем в другой.
Юноша встал,
не очень уверенно шаркая ногами,
подошел к столу Самгина, зацепился встрепанными волосами за лист пальмы, улыбаясь, сказал Самгину...
Самгину тоже хотелось уйти, его тревожила возможность встречи с Бердниковым, но Елена мешала ему. Раньше чем он успел изложить ей причины, почему
не может ехать на острова, —
к соседнему столу торопливо
подошел светлокудрый, румянощекий юноша и вполголоса сказал что-то.
К нему тотчас же
подошел высокий человек с подвязанной челюстью и сквозь зубы спросил:
не он ли эвакуирует какой-то завод?
Он действительно
не слышал, как
подошел к нему высокий солдат в шинели, с палочкой в руке,
подошел и спросил вполголоса...