Неточные совпадения
— Да ты с ума сошла, Вера! — ужаснулась Мария Романовна и быстро
исчезла, громко топая широкими, точно копыта лошади, каблуками башмаков. Клим
не помнил, чтобы мать когда-либо конфузилась, как это часто бывало с отцом. Только однажды она сконфузилась совершенно непонятно; она подрубала носовые платки, а Клим спросил ее...
Вскочила и, быстро пробежав по бревнам,
исчезла, а Клим еще долго сидел на корме лодки, глядя в ленивую воду, подавленный скукой, еще
не испытанной им, ничего
не желая, но догадываясь, сквозь скуку, что нехорошо быть похожим на людей, которых он знал.
Но,
не слушая или
не слыша возражений, толстовец искусно — как находил Клим — изображал жуткую картину: безграничная, безмолвная тьма, в ней, золотыми червячками, дрожат, извиваются Млечные Пути, возникают и
исчезают миры.
Увидав ее голой, юноша почувствовал, что запас его воинственности
исчез. Но приказание девушки вытереть ей спину изумило и возмутило его. Никогда она
не обращалась к нему с просьбами о таких услугах, и он
не помнил случая, когда бы вежливость заставила его оказать Рите услугу, подобную требуемой ею. Он сидел и молчал. Девушка спросила...
Клим знал, что на эти вопросы он мог бы ответить только словами Томилина, знакомыми Макарову. Он молчал, думая, что, если б Макаров решился на связь с какой-либо девицей, подобной Рите, все его тревоги
исчезли бы. А еще лучше, если б этот лохматый красавец отнял швейку у Дронова и перестал бы вертеться вокруг Лидии. Макаров никогда
не спрашивал о ней, но Клим видел, что, рассказывая, он иногда, склонив голову на плечо, смотрит в угол потолка, прислушиваясь.
Но как только он
исчез —
исчезла и радость Клима, ее погасило сознание, что он поступил нехорошо, сказав Варавке о дочери. Тогда он, вообще
не способный на быстрые решения, пошел наверх, шагая через две ступени.
Клим чувствовал, что вино, запах духов и стихи необычно опьяняют его. Он постепенно подчинялся неизведанной скуке, которая, все обесцвечивая, вызывала желание
не двигаться, ничего
не слышать,
не думать ни о чем. Он и
не думал, прислушиваясь, как
исчезает в нем тяжелое впечатление речей девушки.
Но и эти слова
не были услышаны. Ко всему притерпевшаяся старушка вытерла салфеткой серебряную стопку, из которой пила вино, перекрестилась и молча
исчезла.
Для Клима наступило тяжелое время. Отношение к нему резко изменилось, и никто
не скрывал этого. Кутузов перестал прислушиваться к его скупым, тщательно обдуманным фразам, здоровался равнодушно, без улыбки. Брат с утра
исчезал куда-то, являлся поздно, усталый; он худел, становился неразговорчив, при встречах с Климом конфузливо усмехался. Когда Клим попробовал объясниться, Дмитрий тихо, но твердо сказал...
Иногда казалось, что тяжкий дым фабричных труб имеет странное свойство: вздымаясь и растекаясь над городом, он как бы разъедал его. Крыши домов таяли,
исчезали, всплывая вверх, затем снова опускались из дыма. Призрачный город качался, приобретая жуткую неустойчивость, это наполняло Самгина странной тяжестью, заставляя вспоминать славянофилов,
не любивших Петербург, «Медного всадника», болезненные рассказы Гоголя.
Климу показалось, что мать ухаживает за Варавкой с демонстративной покорностью, с обидой, которую она
не может или
не хочет скрыть. Пошумев полчаса, выпив три стакана чая, Варавка
исчез, как
исчезает со сцены театра, оживив пьесу, эпизодическое лицо.
Ей
не ответили. Она щелкнула ногтем по молочно-белому абажуру, послушала звон стекла, склонив голову набок, и бесшумно
исчезла, углубив чем-то печаль Клима.
Но эта догадка,
не обидев его,
исчезла, и снова он стал прислушиваться, как сквозь него течет опустошающее, бесформенное.
— Домой, — резко сказала Лидия. Лицо у нее было серое, в глазах — ужас и отвращение. Где-то в коридоре школы громко всхлипывала Алина и бормотал Лютов, воющие причитания двух баб доносились с площади. Клим Самгин догадался, что какая-то минута
исчезла из его жизни, ничем
не обременив сознание.
Ревность
не являлась, но Самгин почувствовал, что в нем
исчезает робость пред Лидией, ощущение зависимости от нее. Солидно, тоном старшего, он заговорил...
Клим оглянулся: почему Макаров
не прогонит этого идиота? Но Макаров
исчез.
Комната наполнилась непроницаемой тьмой, и Лидия
исчезла в ней. Самгин, протянув руки, поискал ее,
не нашел и зажег спичку.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко
исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит. Где-то живет отец, о котором он никогда
не вспоминает, так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы
не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится?
Не красива. И —
не умна.
— А —
не знаю. Знал бы, так
не говорил, — ответил Иноков и вдруг
исчез в покосившихся воротах старенького дома.
Вошел в дом, тотчас же снова явился в разлетайке, в шляпе и, молча пожав руку Самгина,
исчез в сером сумраке, а Клим задумчиво прошел к себе, хотел раздеться, лечь, но развороченная жандармом постель внушала отвращение. Тогда он стал укладывать бумаги в ящики стола, доказывая себе, что обыск
не будет иметь никаких последствий. Но логика
не могла рассеять чувства угнетения и темной подспудной тревоги.
Туман стоял над городом, улицы, наполненные сырою, пронизывающей мутью, заставили вспомнить Петербург, Кутузова. О Кутузове думалось вяло, и, прислушиваясь к думам о нем, Клим
не находил в них ни озлобления, ни даже недружелюбия, как будто этот человек навсегда
исчез.
Удивительна была каменная тишина теплых, лунных ночей, странно густы и мягки тени, необычны запахи, Клим находил, что все они сливаются в один — запах здоровой, потной женщины. В общем он настроился лирически, жил в непривычном ему приятном бездумье, мысли являлись
не часто и, почти
не волнуя,
исчезали легко.
Но неприятное впечатление, вызванное этой сценой, скоро
исчезло, да и времени
не было думать о Никоновой.
Это очень развеселило Самгиных, и вот с этого дня Иван Петрович стал для них домашним человеком, прижился, точно кот. Он обладал редкой способностью
не мешать людям и хорошо чувствовал минуту, когда его присутствие становилось лишним. Если к Самгиным приходили гости, Митрофанов немедленно
исчезал, даже Любаша изгоняла его.
Главное начиналось, когда занавес снова
исчезал и к рампе величественно подходила Алина Августова в белом, странно легком платье, которое
не скрывало ни одного движения ее тела, с красными розами в каштановых волосах и у пояса.
— Почему же
не сказать? — спросил Туробоев, приподняв брови, кривая улыбочка его
исчезла, а лицо потемнело: — Нет, я всегда разрешаю себе говорить так, как думаю.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем
исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже
не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако
не представлял, как он будет говорить о нем.
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь — театр, я — зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются,
исчезают различно наряженные люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой внутренний мир. Я
не знаю — насколько внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это — человек для себя…
Поцеловав его в лоб, она
исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на пол легла мутная полоса света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег, город был
не слышен, точно глубокой ночью.
— Самгин? Здравствуйте. Я видел вас там, у этого быка, хотел подойти, а вы вдруг
исчезли, — сдерживая голос, осматривая безлюдную улицу, говорил Кутузов. — Я ведь к вам, то есть
не к вам, а к Сомовой…
Утешающим тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила
не навязывая,
не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее —
исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она
не протестовала, продолжая...
— На втором полотне все краски обесцвечены, фигурки уже
не крылаты, а выпрямлены; струистость, дававшая впечатление безумных скоростей, —
исчезла, а главное в том, что и картина
исчезла, осталось нечто вроде рекламы фабрики красок — разноцветно тусклые и мертвые полосы.
Паровоз сердито дернул, лязгнули сцепления, стукнулись буфера, старик пошатнулся, и огорченный рассказ его стал невнятен. Впервые царь
не вызвал у Самгина никаких мыслей,
не пошевелил в нем ничего, мелькнул,
исчез, и остались только поля, небогато покрытые хлебами, маленькие солдатики, скучно воткнутые вдоль пути. Пестрые мужики и бабы смотрели вдаль из-под ладоней, картинно стоял пастух в красной рубахе, вперегонки с поездом бежали дети.
—
Не будем спешить, Анна Антоновна. Бедность
исчезнет только тогда, когда бедные научатся разумно тратить.
Кочегар шагал широко, маленький белый платок вырвался из его руки, он выдернул шапку из-за ворота, взмахнул ею; старик шел быстро, но прихрамывал и
не мог догнать кочегара; тогда человек десять, обогнав старика, бросились вперед; стена солдат покачнулась, гребенка штыков, сверкнув,
исчезла, прозвучал,
не очень громко, сухой, рваный треск, еще раз и еще.
Пошли
не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени
исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Но минутами его уверенность в конце тревожных событий
исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся на улицы Москвы и никем
не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
— Схоронили? Ну вот, — неопределенно проворчала она,
исчезая в спальне, и оттуда Самгин услыхал бесцветный голос старухи: —
Не знаю, что делать с Егором: пьет и пьет. Царскую фамилию жалеет, — выпустила вожжи из рук.
— Ну, нет! Его
не покроешь, — пробормотал поручик,
исчезая.
— Эй, барин, ходи веселей! — крикнули за его спиной.
Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится
исчезнуть в холодной, всепоглощающей тишине. В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь в купе заткнул собою поручик Трифонов.
Самгин,
не отрываясь, смотрел на багровое, уродливо вспухшее лицо и на грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест на груди его подскакивал. Публика быстро
исчезала, — широкими шагами подошел к поручику человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил...
Он задремал, затем его разбудил шум, — это Дуняша, надевая ботинки, двигала стулом. Сквозь веки он следил, как эта женщина, собрав свои вещи в кучу, зажала их под мышкой, погасила свечу и пошла к двери. На секунду остановилась, и Самгин догадался, что она смотрит на него; вероятно, подойдет. Но она
не подошла, а, бесшумно открыв дверь,
исчезла.
— Нет, — сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, — мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он чувствовал, что раздражение против нее
исчезает и возражать против ее слов —
не хочется, вероятно, потому, что слушать ее — интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о «временно обязанных революционерах». Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.
Из окна конторы высунулось бледное, чернобородое лицо Захария и
исчезло; из-за угла вышли четверо мужиков, двое
не торопясь сняли картузы, третий — высокий, усатый — только прикоснулся пальцем к соломенной шляпе, нахлобученной на лицо, а четвертый — лысый, бородатый — счастливо улыбаясь, сказал звонко...
Безбедов
не так уж раздражал его, и намерение переменить квартиру
исчезло.
— Да,
исчезли, — подтвердил он и, так как она молчала, прихлебывая чай, сказал недоуменно: — Ты
не обидишься, если я скажу… повторю, что все-таки трудно понять, как ты, умница такая…
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая у Марины, Самгин встречал его там, и это было
не очень приятно, к тому же Самгин замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор — больного. Прожив в городе недели три, Крэйтон
исчез.
Поговорить с нею о Безбедове Самгину
не удавалось, хотя каждый раз он пытался начать беседу о нем. Да и сам Безбедов стал невидим,
исчезая куда-то с утра до поздней ночи. Как-то, гуляя, Самгин зашел к Марине в магазин и застал ее у стола, пред ворохом счетов, с толстой торговой книгой на коленях.
Пред весною
исчез Миша, как раз в те дни, когда для него накопилось много работы, и после того, как Самгин почти примирился с его существованием. Разозлясь, Самгин решил, что у него есть достаточно веский повод отказаться от услуг юноши. Но утром на четвертый день позвонил доктор городской больницы и сообщил, что больной Михаил Локтев просит Самгина посетить его. Самгин
не успел спросить, чем болен Миша, — доктор повесил трубку; но приехав в больницу, Клим сначала пошел к доктору.
«Идол. Златоглазый идол», — с чувством восхищения подумал он, но это чувство тотчас
исчезло, и Самгин пожалел — о себе или о ней? Это было
не ясно ему. По мере того как она удалялась, им овладевала смутная тревога. Он редко вспоминал о том, что Марина — член какой-то секты. Сейчас вспомнить и думать об этом было почему-то особенно неприятно.