Неточные совпадения
— Вы —
не в духе? — осведомился Туробоев и, небрежно кивнув головою, ушел, а Самгин, сняв очки, протирая стекла дрожащими пальцами, все еще
видел пред собою его стройную
фигуру, тонкое лицо и насмешливо сожалеющий взгляд модного портного на человека, который одет
не по моде.
Его
не слушали. Рассеянные по комнате люди, выходя из сумрака, из углов, постепенно и как бы против воли своей, сдвигались к столу. Бритоголовый встал на ноги и оказался длинным, плоским и по
фигуре похожим на Дьякона. Теперь Самгин
видел его лицо, — лицо человека, как бы только что переболевшего какой-то тяжелой, иссушающей болезнью, собранное из мелких костей, обтянутое старчески желтой кожей; в темных глазницах сверкали маленькие, узкие глаза.
Когда Самгин, все более застывая в жутком холоде, подумал это — память тотчас воскресила вереницу забытых
фигур: печника в деревне, грузчика Сибирской пристани, казака, который сидел у моря, как за столом, и чудовищную
фигуру кочегара у Троицкого моста в Петербурге. Самгин сел и, схватясь руками за голову, закрыл уши. Он
видел, что Алина сверкающей рукой гладит его плечо, но
не чувствовал ее прикосновения. В уши его все-таки вторгался шум и рев. Пронзительно кричал Лютов, топая ногами...
В комнате Алексея сидело и стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за спин и голов людей Клим
не видел его, но четко представил тяжеловатую
фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на столе, и уверенно командующие жесты правой.
Самгин, насыщаясь и внимательно слушая,
видел вдали, за стволами деревьев, медленное движение бесконечной вереницы экипажей, в них яркие
фигуры нарядных женщин, рядом с ними покачивались всадники на красивых лошадях; над мелким кустарником в сизоватом воздухе плыли головы пешеходов в соломенных шляпах, в котелках, где-то далеко оркестр отчетливо играл «Кармен»; веселая задорная музыка очень гармонировала с гулом голосов, все было приятно пестро, но
не резко, все празднично и красиво, как хорошо поставленная опера.
— Встаньте к стене, — слишком громко приказал Тагильский, и Безбедов послушно отшатнулся в сумрак, прижался к стене. Самгин
не сразу рассмотрел его, сначала он
видел только грузную и почти бесформенную
фигуру, слышал ее тяжелое сопение, нечленораздельные восклицания, похожие на икоту.
«Она
не мало
видела людей, но я остался для нее наиболее яркой
фигурой. Ее первая любовь. Кто-то сказал: “Первая любовь —
не ржавеет”. В сущности, у меня
не было достаточно солидных причин разрывать связь с нею. Отношения обострились… потому что все вокруг было обострено».
Затем он вспомнил
фигуру Петра Струве: десятка лет
не прошло с той поры, когда он
видел смешную, сутуловатую, тощую
фигуру растрепанного, рыжего, судорожно многоречивого марксиста, борца с народниками. Особенно комичен был этот книжник рядом со своим соратником, черноволосым Туган-Барановским, высоким, тонконогим, с большим животом и булькающей, тенористой речью.
Тагильского Самгин
не видел с полгода и был неприятно удивлен его визитом, но, когда присмотрелся к его
фигуре, — почувствовал злорадное любопытство: Тагильский нехорошо, почти неузнаваемо изменился.
«Я имею право гордиться обширностью моего опыта», — думал он дальше, глядя на равнину, где непрерывно, неутомимо шевелились сотни серых
фигур и над ними колебалось облако разноголосого, пестрого шума. Можно смотреть на эту бессмысленную возню, слушать ее звучание и —
не видеть,
не слышать ничего сквозь трепетную сетку своих мыслей, воспоминаний.
Клим Иванович Самгин мужественно ожидал и наблюдал.
Не желая, чтоб темные волны демонстрантов, захлестнув его, всосали в свою густоту, он наблюдал издали, из-за углов.
Не было смысла сливаться с этой грозно ревущей массой людей, — он очень хорошо помнил, каковы
фигуры и лица рабочих, он достаточно много
видел демонстраций в Москве,
видел и здесь 9 января, в воскресенье, названное «кровавым».
Неточные совпадения
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую
фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему была, но теперь особенно рада была, что он
видит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина
не мог понять ее величия.
Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она
увидела эти две
фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую
фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я
не могла иначе ответить».
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока
не скрылась ее грациозная
фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он
видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то
не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Разве
не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край леса, он
увидел на ярком свете косых лучей солнца грациозную
фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Он ничего
не думал, ничего
не желал, кроме того, чтобы
не отстать от мужиков и как можно лучше сработать. Он слышал только лязг кос и
видел пред собой удалявшуюся прямую
фигуру Тита, выгнутый полукруг прокоса, медленно и волнисто склоняющиеся травы и головки цветов около лезвия своей косы и впереди себя конец ряда, у которого наступит отдых.