Алексей Александрович вздрогнул при упоминании о
жене, но тотчас же на лице его установилась та
мертвая неподвижность, которая выражала совершенную беспомощность в этом деле.
Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и
мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для
жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.
Зови меня вандалом: // Я это имя заслужил. // Людьми пустыми дорожил! // Сам бредил целый век обедом или балом! // Об детях забывал! обманывал
жену! // Играл! проигрывал! в опеку взят указом! // Танцо́вщицу держал! и не одну: // Трех разом! // Пил
мертвую! не спал ночей по девяти! // Всё отвергал: законы! совесть! веру!
И в-пятых, наконец, всем людям, подвергнутым этим воздействиям, внушалось самым убедительным способом, а именно посредством всякого рода бесчеловечных поступков над ними самими, посредством истязания детей, женщин, стариков, битья, сечения розгами, плетьми, выдавания премии тем, кто представит живым или
мертвым убегавшего беглого, разлучения мужей с
женами и соединения для сожительства чужих
жен с чужими мужчинами, расстреляния, вешания, — внушалось самым убедительным способом то, что всякого рода насилия, жестокости, зверства не только не запрещаются, но разрешаются правительством, когда это для него выгодно, а потому тем более позволено тем, которые находятся в неволе, нужде и бедствиях.
Он едва взглянул на вошедшего Алешу, да и ни на кого не хотел глядеть, даже на плачущую помешанную
жену свою, свою «мамочку», которая все старалась приподняться на свои больные ноги и заглянуть поближе на своего
мертвого мальчика.