Неточные совпадения
— В этом есть доля истины, — так же тихо
ответила мать.
Когда Клим, приласкавшись к
матери, спросил ее, что случилось с Борисом, она
ответила...
— Куда ты исчезаешь? — удивленно, а иногда с тревогой спрашивала
мать. Клим
отвечал...
— Вытащили их? — спросил Клим, помолчав, посмотрев на седого человека в очках, стоявшего среди комнаты.
Мать положила на лоб его приятно холодную ладонь и не
ответила.
Уши отца багровели, слушая Варавку, а
отвечая ему, Самгин смотрел в плечо его и притопывал ногой, как точильщик ножей, ножниц. Нередко он возвращался домой пьяный, проходил в спальню
матери, и там долго был слышен его завывающий голосок. В утро последнего своего отъезда он вошел в комнату Клима, тоже выпивши, сопровождаемый негромким напутствием
матери...
— Но? — спросила
мать, Варавка
ответил...
Вопросы дяди звучали, как вопросы экзаменатора,
мать была взволнована,
отвечала кратко, сухо и как бы виновато.
Через несколько дней он снова почувствовал, что Лидия обокрала его. В столовой после ужина
мать, почему-то очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о том, что говорят во флигеле. Сидя у открытого окна в сад, боком к Вере Петровне, девушка
отвечала неохотно и не очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись на стуле, она заговорила уже несколько раздраженно...
— Мой взгляд ты знаешь, он не может измениться, —
ответила мать, вставая и поцеловав его. — Спи!
— Да, — угрюмо
ответил Клим, соображая: почему же
мать не сказала, что он будет жить в одной квартире с братом?
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о
матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть. Было утомительно и скучно
отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
Она встретила сына с радостью, неожиданной для него. Клим с детства привык к ее суховатой сдержанности, привык
отвечать на сухость
матери почтительным равнодушием, а теперь нужно было найти какой-то другой тон.
Мать удивленно
ответила...
— Чтобы Столыпина отправили к чертовой
матери, — проворчал соседу толстый человек впереди Самгина, — сосед дремотно
ответил...
Самгин
отвечал междометиями, улыбками, пожиманием плеч, — трудно было найти удобные слова.
Мать говорила не своим голосом, более густо, тише и не так самоуверенно, как прежде. Ее лицо сильно напудрено, однако сквозь пудру все-таки просвечивает какая-то фиолетовая кожа. Он не мог рассмотреть выражения ее подкрашенных глаз, прикрытых искусно удлиненными ресницами. Из ярких губ торопливо сыпались мелкие, ненужные слова.
Мать отвечала мне решительно и строго: «что там бывает много глупого, гадкого и неприличного, чего мне ни слышать, ни видеть не должно, потому что я еще дитя, не умеющее различать хорошего от дурного».
Неточные совпадения
— Я, мамонька, здеся, —
отвечал боязливый лепет ребенка, притаившегося сзади около сарафана
матери.
— Да если тебе так хочется, я узнаю прежде о ней и сама подойду, —
отвечала мать. — Что ты в ней нашла особенного? Компаньонка, должно быть. Если хочешь, я познакомлюсь с мадам Шталь. Я знала её belle-soeur, — прибавила княгиня, гордо поднимая голову.
Кити
отвечала, что ничего не было между ними и что она решительно не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити
ответила совершенную правду. Она не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она не могла сказать
матери, которой она не говорила и себе. Это была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
― Никогда, мама, никакой, —
отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо
матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не знаю, что сказать как… я не знаю…
В Ванкувере Грэя поймало письмо
матери, полное слез и страха. Он
ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.