Неточные совпадения
И каждый
вечер из флигеля
в глубине двора величественно являлась Мария Романовна, высокая, костистая,
в черных очках, с обиженным лицом без губ и
в кружевной черной шапочке на полуседых волосах, из-под шапочки строго торчали большие, серые уши.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил
в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел
в окна глазами чужого. Выходил он
из флигеля почти всегда
в полдень,
в жаркие часы, возвращался к
вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки
в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Вытряхивая пыль
из бороды, Варавка сказал Климу, что мать просит его завтра же
вечером возвратиться
в город.
Блестела золотая парча, как ржаное поле
в июльский
вечер на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того, как он побывал
в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными рукою величайшего
из художников — божьей рукой».
Дня через три,
вечером, он стоял у окна
в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек
в пальто
из парусины,
в белой фуражке, с маленьким чемоданом
в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
Часы осенних
вечеров и ночей наедине с самим собою,
в безмолвной беседе с бумагой, которая покорно принимала на себя все и всякие слова, эти часы очень поднимали Самгина
в его глазах. Он уже начинал думать, что
из всех людей, знакомых ему, самую удобную и умную позицию
в жизни избрал смешной, рыжий Томилин.
Он был похож на приказчика
из хорошего магазина галантереи, на человека, который с утра до
вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не остаются
в памяти.
В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
«Зубатов — идиот», — мысленно выругался он и, наткнувшись
в темноте на стул, снова лег. Да, хотя старики-либералы спорят с молодежью, но почти всегда оговариваются, что спорят лишь для того, чтоб «предостеречь от ошибок», а
в сущности, они провоцируют молодежь, подстрекая ее к большей активности. Отец Татьяны, Гогин, обвиняет свое поколение
в том, что оно не нашло
в себе сил продолжить дело народовольцев и позволило разыграться реакции Победоносцева. На одном
из вечеров он покаянно сказал...
Утром, когда Самгин оделся и вышел
в столовую, жена и Кутузов уже ушли
из дома, а
вечером Варвара уехала
в Петербург — хлопотать по своим издательским делам.
Варвара по
вечерам редко бывала дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя дома даже
в своей рабочей комнате, куда долетали голоса людей, читавших стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим домом он признал комнату Никоновой. Там тоже были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
У него был второй ключ от комнаты, и как-то
вечером, ожидая Никонову, Самгин открыл книгу модного, неприятного ему автора.
Из книги вылетела узкая полоска бумаги, на ней ничего не было написано, и Клим положил ее
в пепельницу, а потом, закурив, бросил туда же непогасшую спичку; край бумаги нагрелся и готов был вспыхнуть, но Самгин успел схватить ее, заметив четко выступившие буквы.
Тут
в памяти Самгина точно спичка вспыхнула, осветив тихий
вечер и
в конце улицы,
в поле заревые, пышные облака; он идет с Иноковым встречу им, и вдруг, точно
из облаков, прекрасно выступил золотистый, тонконогий конь, на коне — белый всадник.
Выпустили Самгина неожиданно и с какой-то обидной небрежностью: утром пришел адъютант жандармского управления с товарищем прокурора, любезно поболтали и ушли, объявив, что
вечером он будет свободен, но освободили его через день
вечером. Когда он ехал домой, ему показалось, что улицы необычно многолюдны и
в городе шумно так же, как
в тюрьме. Дома его встретил доктор Любомудров, он шел по двору
в больничном халате, остановился, взглянул на Самгина из-под ладони и закричал...
Дни потянулись медленнее, хотя каждый
из них, как раньше, приносил с собой невероятные слухи, фантастические рассказы. Но люди, очевидно, уже привыкли к тревогам и шуму разрушающейся жизни, так же, как привыкли галки и вороны с утра до
вечера летать над городом. Самгин смотрел на них
в окно и чувствовал, что его усталость растет, становится тяжелей, погружает
в состояние невменяемости. Он уже наблюдал не так внимательно, и все, что люди делали, говорили, отражалось
в нем, как на поверхности зеркала.
Пушки замолчали. Серенькое небо украсилось двумя заревами, одно — там, где спускалось солнце, другое —
в стороне Пресни. Как всегда под
вечер, кружилась стая галок и ворон.
Из переулка вырвалась лошадь, —
в санках сидел согнувшись Лютов.
Захотелось сегодня же, сейчас уехать
из Москвы. Была оттепель, мостовые порыжели,
в сыроватом воздухе стоял запах конского навоза, дома как будто вспотели, голоса людей звучали ворчливо, и раздирал уши скрип полозьев по обнаженному булыжнику. Избегая разговоров с Варварой и встреч с ее друзьями, Самгин днем ходил по музеям,
вечерами посещал театры; наконец — книги и вещи были упакованы
в заказанные ящики.
Поздно
вечером к нему явились люди, которых он встретил весьма любезно, полагая, что это — клиенты: рослая, краснощекая женщина, с темными глазами на грубоватом лице, одетая просто и солидно, а с нею — пожилой лысоватый человек, с остатками черных, жестких кудрей на остром черепе, угрюмый,
в дымчатых очках,
в измятом и грязном пальто
из парусины.
Вечером сидел
в театре, любуясь, как знаменитая Лавальер, играя роль жены депутата-социалиста, комического буржуа, храбро пляшет, показывая публике коротенькие черные панталошки
из кружев, и как искусно забавляет она какого-то экзотического короля, гостя Парижа. Домой пошел пешком, соблазняло желание взять женщину, но — не решился.
В этом настроении он прожил несколько ненастных дней, посещая музеи, веселые кабачки Монпарнаса, и,
в один
из вечеров, сидя
в маленьком ресторане, услыхал за своей спиною русскую речь...
Неточные совпадения
Однако Клима Лавина // Крестьяне полупьяные // Уважили: «Качать его!» // И ну качать… «Ура!» // Потом вдову Терентьевну // С Гаврилкой, малолеточком, // Клим посадил рядком // И жениха с невестою // Поздравил! Подурачились // Досыта мужики. // Приели все, все припили, // Что господа оставили, // И только поздним
вечером //
В деревню прибрели. // Домашние их встретили // Известьем неожиданным: // Скончался старый князь! // «Как так?» —
Из лодки вынесли // Его уж бездыханного — // Хватил второй удар! —
Тут тоже
в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и
в него, грешным делом,
из малой пушечки стреляли.
Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись головы.
Хотя она бессознательно (как она действовала
в это последнее время
в отношении ко всем молодым мужчинам) целый
вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить
в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно
в отношении к женатому честному человеку и
в один
вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела
в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он вышел
из комнаты, она перестала думать о нем.
Взойдя наверх одеться для
вечера и взглянув
в зеркало, она с радостью заметила, что она
в одном
из своих хороших дней и
в полном обладании всеми своими силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она чувствовала
в себе внешнюю тишину и свободную грацию движений.
Со времени своего возвращения из-за границы Алексей Александрович два раза был на даче. Один раз обедал, другой раз провел
вечер с гостями, но ни разу не ночевал, как он имел обыкновение делать это
в прежние годы.