Неточные совпадения
Прибежали в избу дети,
Второпях
зовут отца:
«Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца...
— Еще Самгин, ужасно серьезный, — говорила она высокой даме с лицом кошки. — Ее
зовут Елизавета Львовна, а вот ее муж.
— Он сейчас воротится, за котом пошел. Ученое его занятие тишины требует. Я даже собаку мужеву мышьяком отравила, уж очень выла собака в светлые ночи. Теперь у нас — кот, Никитой
зовем, я люблю, чтобы в доме было животное.
По праздникам из села являлись стаи мальчишек, рассаживаясь по берегу реки, точно странные птицы, они молча, сосредоточенно наблюдали беспечную жизнь дачников. Одного из них, быстроглазого, с головою в мелких колечках черных волос,
звали Лаврушка, он был сирота и, по рассказам прислуги, замечателен тем, что пожирал птенцов птиц живыми.
Он
звал Диомидова на улицу, но тот нерешительно отказывался...
— Прошло месяца два, возвратился он из Парижа, встретил меня на улице,
зовет: приходите, мы с женой замечательную вещь купили!
— Николай Бугров, миллионер, — сказал Иноков. — Его
зовут удельным князем нижегородским. — А это — Савва Мамонтов.
Рыженького
звали Антон Васильевич Берендеев. Он был тем интересен, что верил в неизбежность революции, но боялся ее и нимало не скрывал свой страх, тревожно внушая Прейсу и Стратонову...
А он — сапером был и страшно сердился, что я его пехотой
зову.
— Вас
зовут Марья Ивановна, вы живете…
— Не могу согласиться с вашим отношением к молодым поэтам, — куда они
зовут? Подсматривать, как женщины купаются. Тогда как наши лучшие писатели и поэты…
Но из его рассказов Самгин выносил впечатление, что дядя Миша предлагает
звать народ на помощь интеллигенции, уставшей в борьбе за свободу народа.
Они воскрешали в памяти Самгина забытые им речи Серафимы Нехаевой о любви и смерти, о космосе, о Верлене, пьесах Ибсена, открывали Эдгара По и Достоевского, восхищались «Паном» Гамсуна, утверждали за собою право свободно отдаваться
зову всех желаний, капризной игре всех чувств.
— Кажется — чисто, — проворчал Кутузов, оглядываясь. — Меня
зовут — для ваших домашних — Егор Николаевич Пономарев, — не забудете? Документ у меня безукоризненный.
— И, наконец, меня
зовут Петр Усов, а не Руссов и не Петрусов, как они пишут на конвертах. Эта небрежность создает для меня излишние хлопоты с почтой.
— Без дураков!
Зовут — иди!
Лютов скрылся на
зов Алины, радостно засияв.
Явились двое: человек в папахе, — его
звали Калитин, — и с ним какой-то усатый, в охотничьих сапогах и коротком полушубке; он сказал негромко, виновато...
— Лаврушку он спрашивал, кого как
зовут, ну? Меня — спрашивал? Про адвоката? Чем он руководит? И как вообще…
— Я ему, этой пучеглазой скотине — как его? — пьяная рожа! «Как же вы, говорю, объявили свободу собраний, а — расстреливаете?» А он, сукин сын, зубы скалит: «Это, говорит, для того и объявлено, чтоб удобно расстреливать!» Понимаешь? Стратонов, вот как его
зовут. Жена у него — морда, корова, — грудища — вот!
— Тебе охота знать, верую ли я в бога? Верую. Но — в того, которого в древности
звали Пропатор, Проарх, Эон, — ты с гностиками знаком?
— Попы, но невежеству своему,
зовут кормщиков — христами, кормщиц — богородицами. А организация, — как ты сказал, — есть церковь, и немалая, живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, — покамест, до времени…
— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное лицо! — тепло сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя
звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…
— Теперь — купец у власти, а капиталов у него — не велик запас, так он и начнет иностранцев
звать: «Покупайте Россию!»
— Ага, — оживленно воскликнул Бердников. — Да, да, она скупа, она жадная! В делах она — палач. Умная. Грубейший мужицкий ум, наряженный в книжные одежки. Мне — она — враг, — сказал он в три удара, трижды шлепнув ладонью по своему колену. — Росту промышленности русской — тоже враг. Варягов
зовет — понимаете? Продает англичанам огромное дело. Ростовщица. У нее в Москве подручный есть, какой-то хлыст или скопец, дисконтом векселей занимается на ее деньги, хитрейший грабитель! Раб ее, сукин сын…
— Ее Бердников знает. Он — циник, враль, презирает людей, как медные деньги, но всех и каждого насквозь видит. Он — невысокого… впрочем, пожалуй, именно высокого мнения о вашей патронессе. ‹
Зовет ее — темная дама.› У него с ней, видимо, какие-то большие счеты, она, должно быть, с него кусок кожи срезала… На мой взгляд она — выдуманная особа…
— Редкий тип совершенно счастливого человека. Женат на племяннице какого-то архиерея, жену
зовут — Агафья, а в словаре Брокгауза сказано: «Агафья — имя святой, действительное существование которой сомнительно».
— Здравствуйте. Меня
зовут — Тося. Прошу вас… А, дьявол!
Она вернулась через минуту, с улыбкой на красочном лице, но улыбка почти не изменила его, только рот стал больше, приподнялись брови, увеличив глаза. Самгин подумал, что такого цвета глаза обыкновенно
зовут бархатными, с поволокой, а у нее они какие-то жесткие, шлифованные, блестят металлически.
— Таисья, — › очень тихо ответила женщина, взяв папиросу из его пальцев: — Но, когда меня
зовут Тося, я кажусь сама себе моложе. Мне ведь уже двадцать пять.
— Нет, сообрази — куда они
зовут? Помнишь гимназию, молитву — как это? «Родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу».
— Простите, — сказал он тихо, поспешно, с хрипотцой. — Меня
зовут — Марк Изаксон, да! Лицо весьма известное в этом городе. Имею предупредить вас: с вами говорил мошенник, да. Местный парикмахер, Яшка Пальцев, да. Шулер, игрок. Спекулянт. Вообще — мерзавец, да! Вы здесь новый человек… Счел долгом… Вот моя карточка. Извините…
Когда Самгин проснулся, разбуженный железным громом, поручика уже не было в комнате. Гремела артиллерия, проезжая рысью по булыжнику мостовой, с громом железа как будто спорил звон колоколов, настолько мощный, что казалось — он волнует воздух даже в комнате. За кофе следователь объяснил, что в городе назначен смотр артиллерии, прибывшей из Петрограда, а звонят, потому что — воскресенье, церкви
зовут к поздней обедне.
— В словах ваших слышен
зов смерти, вы идете к самоубийству.
«А этот, с веснушками, в синей блузе, это… московский — как его
звали? Ученик медника? Да, это — он. Конечно. Неужели я должен снова встретить всех, кого знал когда-то? И — что значат вот эти встречи? Значат ли они, что эти люди так же редки, точно крупные звезды, или — многочисленны, как мелкие?»