Неточные совпадения
Клим
был слаб здоровьем, и
это усиливало любовь матери; отец чувствовал себя виноватым в том, что дал сыну неудачное имя, бабушка, находя имя «мужицким», считала, что ребенка обидели, а чадолюбивый дед Клима, организатор и почетный попечитель ремесленного училища для сирот, увлекался педагогикой, гигиеной и, явно предпочитая слабенького Клима здоровому Дмитрию, тоже отягчал внука усиленными заботами о нем.
В
этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года в тюрьме,
был сослан в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе по пути в Ялуторовск в ссылку.
Когда герои
были уничтожены, они — как
это всегда бывает — оказались виновными в том, что, возбудив надежды, не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой,
были угнетены поражением более тяжко, чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
Гениальнейший художник, который так изумительно тонко чувствовал силу зла, что казался творцом его, дьяволом, разоблачающим самого себя, — художник
этот, в стране, где большинство господ
было такими же рабами, как их слуги, истерически кричал...
Взрослые
пили чай среди комнаты, за круглым столом, под лампой с белым абажуром, придуманным Самгиным: абажур отражал свет не вниз, на стол, а в потолок; от
этого по комнате разливался скучный полумрак, а в трех углах ее
было темно, почти как ночью.
Это было очень обидно слышать, возбуждало неприязнь к дедушке и робость пред ним. Клим верил отцу: все хорошее выдумано — игрушки, конфеты, книги с картинками, стихи — все. Заказывая обед, бабушка часто говорит кухарке...
Выдумывать
было не легко, но он понимал, что именно за
это все в доме, исключая Настоящего Старика, любят его больше, чем брата Дмитрия. Даже доктор Сомов, когда шли кататься в лодках и Клим с братом обогнали его, — даже угрюмый доктор, лениво шагавший под руку с мамой, сказал ей...
Клим тотчас догадался, что нуль —
это кругленький, скучный братишка, смешно похожий на отца. С того дня он стал называть брата Желтый Ноль, хотя Дмитрий
был розовощекий, голубоглазый.
Несомненно,
это был самый умный человек, он никогда ни с кем не соглашался и всех учил, даже Настоящего Старика, который жил тоже несогласно со всеми, требуя, чтоб все шли одним путем.
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что
есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция —
это отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но
было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
Это был высокий старик в шапке волос, курчавых, точно овчина, грязно-серая борода обросла его лицо от глаз до шеи, сизая шишка носа едва заметна на лице, рта совсем не видно, а на месте глаз тускло светятся осколки мутных стекол.
По ее рассказам, нищий
этот был великий грешник и злодей, в голодный год он продавал людям муку с песком, с известкой, судился за
это, истратил все деньги свои на подкупы судей и хотя мог бы жить в скромной бедности, но вот нищенствует.
— Вот
это он и
есть, дурачок!
Да,
это было очень просто, но не понравилось мальчику. Подумав, он спросил...
Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили
петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться — у Клима разболелась голова. Дорогой он спросил дедушку...
Неловко
было подумать, что дед — хвастун, но Клим подумал
это.
Да, все
было не такое, как рассказывали взрослые. Климу казалось, что различие
это понимают только двое — он и Томилин, «личность неизвестного назначения», как прозвал учителя Варавка.
Первые дни знакомства Клим думал, что Томилин полуслеп, он видит все вещи не такими, каковы они
есть, а крупнее или меньше, оттого он и прикасается к ним так осторожно, что
было даже смешно видеть
это.
Варавка
был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в
этом. Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас ответил...
Клим видел, что взрослые все выше поднимают его над другими детьми;
это было приятно.
— Бога вовсе и нет, — заявил Клим. —
Это только старики и старухи думают, что он
есть.
С
этой девочкой Климу
было легко и приятно, так же приятно, как слушать сказки няньки Евгении.
Он смущался и досадовал, видя, что девочка возвращает его к детскому, глупенькому, но он не мог, не умел убедить ее в своей значительности;
это было уже потому трудно, что Лида могла говорить непрерывно целый час, но не слушала его и не отвечала на вопросы.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его
были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в
этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему
было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. —
Это потому говорят, что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я
это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже
буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а то
будут все одни и те же люди, а потом они умрут и уж никого не
будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит, что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Она
была веселая, Клим подозревал, что веселость
эта придумана некрасивой и неумной девочкой.
Варавки жили на
этой квартире уже третий год, но казалось, что они поселились только вчера, все вещи стояли не на своих местах, вещей
было недостаточно, комната казалась пустынной, неуютной.
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий на утку с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил
эту музыку злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала
петь густым голосом, в нос и тоже злобно. Слова ее песен
были странно изломаны, связь их непонятна, и от
этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
Это нельзя
было понять, тем более нельзя, что в первый же день знакомства Борис поссорился с Туробоевым, а через несколько дней они жестоко, до слез и крови, подрались.
—
Этот Вуд — лучше Майн-Рида, — говорил он и вздыхал: — А еще
есть Брем…
И отходил прочь. Он хотел показать, что его покорность
была только снисхождением умного, что он хочет и умеет
быть независимым и выше всех милых глупостей. Но
этого никто не понимал, а Борис бойко кричал...
Он выработал себе походку, которая, воображал он, должна
была придать важность ему, шагал не сгибая ног и спрятав руки за спину, как
это делал учитель Томилин. На товарищей он посматривал немного прищурясь.
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все
это выдумал: тетки-ведьмы не
было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать работала на фабрике спичек и умерла, когда Дронову
было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
В комнате
этой всегда
было жарко, стоял душный запах кошек и голубиного помета.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала
был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател.
Этот рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал
это Дронову, тот, тряхнув головой, пробормотал...
Да, Иван Дронов
был неприятный, даже противный мальчик, но Клим, видя, что отец, дед, учитель восхищаются его способностями, чувствовал в нем соперника, ревновал, завидовал, огорчался. А все-таки Дронов притягивал его, и часто недобрые чувства к
этому мальчику исчезали пред вспышками интереса и симпатии к нему.
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже не сердито, а тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она сказала, что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног не обнимал,
это было бы неприлично.
О многом нужно
было думать Климу, и
эта обязанность становилась все более трудной.
Клим открыл в доме даже целую комнату, почти до потолка набитую поломанной мебелью и множеством вещей,
былое назначение которых уже являлось непонятным, даже таинственным. Как будто все
эти пыльные вещи вдруг, толпою вбежали в комнату, испуганные, может
быть, пожаром; в ужасе они нагромоздились одна на другую, ломаясь, разбиваясь, переломали друг друга и умерли.
Было грустно смотреть на
этот хаос,
было жалко изломанных вещей.
— В
этом есть доля истины, — так же тихо ответила мать.
Это было очень хорошо, потому что жить в одной комнате с братом становилось беспокойно и неприятно.
Он преподавал русский язык и географию, мальчики прозвали его Недоделанный, потому что левое ухо старика
было меньше правого, хотя настолько незаметно, что, даже когда Климу указали на
это, он не сразу убедился в разномерности ушей учителя.
Возвращаясь на парту, Клим видел ряды шарообразных, стриженых голов с оскаленными зубами, разноцветные глаза сверкали смехом. Видеть
это было обидно до слез.
— Благородными металлами называют те из них, которые почти или совсем не окисляются. Ты заметь
это, Клим. Благородные, духовно стойкие люди тоже не окисляются, то
есть не поддаются ударам судьбы, несчастиям и вообще…
— Полезная выдумка ставится в форме вопросительной, в форме догадки: может
быть,
это — так? Заранее честно допускается, что, может
быть,
это и не так. Выдумки вредные всегда носят форму утверждения:
это именно так, а не иначе. Отсюда заблуждения и ошибки и… вообще. Да.
Клим слушал
эти речи внимательно и очень старался закрепить их в памяти своей. Он чувствовал благодарность к учителю: человек, ни на кого не похожий, никем не любимый, говорил с ним, как со взрослым и равным себе.
Это было очень полезно: запоминая не совсем обычные фразы учителя, Клим пускал их в оборот, как свои, и
этим укреплял за собой репутацию умника.
Но иногда рыжий пугал его: забывая о присутствии ученика, он говорил так много, долго и непонятно, что Климу нужно
было кашлянуть, ударить каблуком в пол, уронить книгу и
этим напомнить учителю о себе. Однако и шум не всегда будил Томилина, он продолжал говорить, лицо его каменело, глаза напряженно выкатывались, и Клим ждал, что вот сейчас Томилин закричит, как жена доктора...
Однажды Клим пришел домой с урока у Томилина, когда уже кончили
пить вечерний чай, в столовой
было темно и во всем доме так необычно тихо, что мальчик, раздевшись, остановился в прихожей, скудно освещенной маленькой стенной лампой, и стал пугливо прислушиваться к
этой подозрительной тишине.
В
этих позах
было что-то смутившее Клима, он отшатнулся, наступил на свою галошу, галоша подпрыгнула и шлепнулась.