Неточные совпадения
Варавка
был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? — он тотчас
ответил...
Он смущался и досадовал, видя, что девочка возвращает его к детскому, глупенькому, но он не мог, не умел убедить ее в своей значительности; это
было уже потому трудно, что Лида могла говорить непрерывно целый час, но не слушала его и не
отвечала на вопросы.
— Ты зачем наврал про тетку? Тетки-то не
было. Дронов сердито взглянул на него и, скосив глаза,
ответил...
— В этом
есть доля истины, — так же тихо
ответила мать.
— Может
быть, подслушали нас, — миролюбиво сказал он, и так же миролюбиво
ответил Дронов...
«Не
будет», — уверенно
отвечал он и улыбался.
У него
была привычка крутить пуговицы мундира;
отвечая урок, он держал руку под подбородком и крутил пуговицу, она всегда болталась у него, и нередко, отрывая ее на глазах учителя, он прятал пуговицу в карман.
— Нравится? Нет, — решительно
ответил Макаров. — Но в нем
есть нечто раздражающе непонятное мне, и я хочу понять.
Уши отца багровели, слушая Варавку, а
отвечая ему, Самгин смотрел в плечо его и притопывал ногой, как точильщик ножей, ножниц. Нередко он возвращался домой пьяный, проходил в спальню матери, и там долго
был слышен его завывающий голосок. В утро последнего своего отъезда он вошел в комнату Клима, тоже
выпивши, сопровождаемый негромким напутствием матери...
— Девицы любят кисло-сладкое, — сказал Макаров и сам, должно
быть, сконфузясь неудачной выходки, стал усиленно сдувать пепел с папиросы. Лидия не
ответила ему. В том, что она говорила, Клим слышал ее желание задеть кого-то и неожиданно почувствовал задетым себя, когда она задорно сказала...
— Глупо спрашиваешь, Иван! —
ответил Макаров с досадой. — Если б я это знал — я
был бы мудрейшим из мудрецов…
— Не знаю, —
ответил Макаров, внимательно рассматривая дым папиросы. —
Есть тут какая-то связь с Ванькой Дроновым. Хотя — врет Ванька, наверное, нет у него никакого романа. А вот похабными фотографиями он торговал, это верно.
Вопросы дяди звучали, как вопросы экзаменатора, мать
была взволнована,
отвечала кратко, сухо и как бы виновато.
— Ну, что же, какие же у вас в гимназии кружки? — слышал Клим и,
будучи плохо осведомленным, неуверенно, однако почтительно, как Ржиге,
отвечал...
— Себя, конечно. Себя, по завету древних мудрецов, —
отвечал Макаров. — Что значит — изучать народ? Песни записывать? Девки
поют постыднейшую ерунду. Старики вспоминают какие-то панихиды. Нет, брат, и без песен не весело, — заключал он и, разглаживая пальцами измятую папиросу, которая казалась набитой пылью, продолжал...
Клим не
ответил, наливая воду в стакан, а
выпив воды, сказал...
— Да, — угрюмо
ответил Клим, соображая: почему же мать не сказала, что он
будет жить в одной квартире с братом?
Оживление Дмитрия исчезло, когда он стал расспрашивать о матери, Варавке, Лидии. Клим чувствовал во рту горечь, в голове тяжесть.
Было утомительно и скучно
отвечать на почтительно-равнодушные вопросы брата. Желтоватый туман за окном, аккуратно разлинованный проволоками телеграфа, напоминал о старой нотной бумаге. Сквозь туман смутно выступала бурая стена трехэтажного дома, густо облепленная заплатами многочисленных вывесок.
— Это попытка возвратиться в дураки, — храбро
ответил Самгин, подметив в лице, в глазах Туробоева нечто общее с Макаровым, каким тот
был до покушения на самоубийство.
— Я не помешаю? — спрашивал он и шел к роялю. Казалось, что, если б в комнате и не
было бы никого, он все-таки спросил бы, не помешает ли? И если б ему
ответили: «Да, помешаете», — он все-таки подкрался бы к инструменту.
Засыпая, он вспомнил, что на письма его, тщательно составленные в юмористическом тоне, Лидия
ответила только дважды, очень кратко и неинтересно; в одном из писем
было сказано...
Они оба вели себя так шумно, как будто кроме них на улице никого не
было. Радость Макарова казалась подозрительной; он
был трезв, но говорил так возбужденно, как будто желал скрыть, перекричать в себе истинное впечатление встречи. Его товарищ беспокойно вертел шеей, пытаясь установить косые глаза на лице Клима. Шли медленно, плечо в плечо друг другу, не уступая дороги встречным прохожим. Сдержанно
отвечая на быстрые вопросы Макарова, Клим спросил о Лидии.
Она встретила сына с радостью, неожиданной для него. Клим с детства привык к ее суховатой сдержанности, привык
отвечать на сухость матери почтительным равнодушием, а теперь нужно
было найти какой-то другой тон.
— Не знаю, — удивленно
ответил Клим. — Почему ты спрашиваешь? То
есть почему ты думаешь?
— Полюби, — тихо
ответил он. — Полюбишь, и все
будет ясно.
— Нет, мне грустно, —
ответил Клим, не взглянув на нее и на Лидию. — Мне кажется, что
есть…
— Нет, —
ответил Клим, взглянув прямо в глаза Диомидову, — синева их
была особенно густа в этот день.
—
Был я там, — сказал Христос печально,
А Фома-апостол усмехнулся
И напомнил: — Чай, мы все оттуда. —
Поглядел Христос во тьму земную
И спросил Угодника Николу:
— Кто это лежит там, у дороги,
Пьяный, что ли, сонный аль убитый?
— Нет, —
ответил Николай Угодник. —
Это просто Васька Калужанин
О хорошей жизни замечтался.
— Подумаю, — тихо
ответил Клим. Все уже
было не интересно и не нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
На эти вопросы он не умел
ответить и с досадой, чувствуя, что это неуменье умаляет его в глазах девушки, думал: «Может
быть, она для того и спрашивает, чтобы принизить его до себя?»
Но у него не
было решимости сказать правду, да не
было и уверенности, что это — правда и что нужно сказать ее. Он
ответил...
— Так и
есть, —
ответил Клим. — Потому что ты все допрашиваешь.
— Нет, но они не
будут напечатаны, — поспешно и смутясь
ответил Самгин. — А почему вы знаете, что автор — Иноков?
— Да, в нем
есть что-то неприятное, — не сразу
ответил Самгин.
Мутный свет обнаруживал грязноватые облака; завыл гудок паровой мельницы, ему
ответил свист лесопилки за рекою, потом засвистело на заводе патоки и крахмала, на спичечной фабрике, а по улице уже звучали шаги людей. Все
было так привычно, знакомо и успокаивало, а обыск — точно сновидение или нелепый анекдот, вроде рассказанного Иноковым. На крыльцо флигеля вышла горничная в белом, похожая на мешок муки, и сказала, глядя в небо...
— Я стал воздерживаться, надоело, —
ответил Макаров. — Да и Лютов после смерти отца меньше
пьет. Из университета ушел, занялся своим делом, пухом и пером, разъезжает по России.
— Похоже, —
ответил Дунаев не сразу и приглядываясь прищуренными глазами к чему-то в углу. —
Был у нас белобрысенький такой паренек, Сапожников, отшили мы его, глуповат и боязлив чересчур. Может
быть, он обиделся…
Ему хотелось
ответить какими-то вескими словами, так, чтоб они остались в памяти ее надолго, но он
был в мелких мыслях, мелких, как мухи, они кружились бестолково, бессвязно; вполголоса он сказал...
— Улита едет, да — когда-то
будет? —
ответила она и еще более удивила Самгина, тотчас же заговорив ласково, дружески...
Они, видимо, хорошо знали технику процесса, знали, каков
будет приговор, держались спокойно, как люди, принужденные выполнять неизбежную, скучную формальность, без которой можно бы обойтись; они
отвечали на вопросы так же механически кратко и вежливо, как механически скучно допрашивали их председательствующий и обвинитель.
— Не дам холодного, — сурово
ответила Анфимьевна, входя с охапкой стиранного белья. — Сначала
поесть надо, после — молока принесу, со льда…
— Событие весьма крупное, —
ответил дядя Миша, но тоненькие губы его съежились так, как будто он хотел свистнуть. — Может
быть, даже историческое событие…
— Считаю себя недостаточно подготовленным для этого, —
ответил Самгин, незаметно всматриваясь в распустившееся, оплывшее лицо жандарма. Как в ночь обыска, лицо
было усталое, глаза смотрели мимо Самгина, да и весь полковник как-то обмяк, точно придавлен
был тяжестью парадного мундира.
«Да, она умнеет», — еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания
быть великодушным с ними. В такие минуты он стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался вызвать ее на откровенность; хотя это желание разбудила в нем Варвара, она стала относиться к новой знакомой очень приветливо, но как бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она
ответила...
Варвара утомленно закрыла глаза, а когда она закрывала их, ее бескровное лицо становилось жутким. Самгин тихонько дотронулся до руки Татьяны и, мигнув ей на дверь, встал. В столовой девушка начала расспрашивать, как это и откуда упала Варвара,
был ли доктор и что сказал. Вопросы ее следовали один за другим, и прежде, чем Самгин мог
ответить, Варвара окрикнула его. Он вошел, затворив за собою дверь, тогда она, взяв руку его, улыбаясь обескровленными губами, спросила тихонько...
Самгин, не
ответив, смотрел, как двое мужиков ведут под руки какого-то бородатого, в длинной, ниже колен, холщовой рубахе; бородатый, упираясь руками в землю, вырывался и что-то говорил, как видно
было по движению его бороды, но голос его заглушался торжествующим визгом человека в красной рубахе, подскакивая, он тыкал кулаком в шею бородатого и орал...
Самгин не
ответил.
Было глупо, смешно и неловко пред Варварой сидеть и ждать визита жандармов. Но — что же делать?
— Не знаю, —
ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее
было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— Революция — не завтра, —
ответил Кутузов, глядя на самовар с явным вожделением, вытирая бороду салфеткой. — До нее некоторые, наверное, превратятся в людей, способных на что-нибудь дельное, а большинство — думать надо —
будет пассивно или активно сопротивляться революции и на этом — погибнет.
— Скучно
быть умниками, — не сразу
ответила Варвара и прибавила, вздохнув: — Людям хочется безумств…