Неточные совпадения
«Мама хочет переменить мужа, только ей еще стыдно», — догадался он,
глядя, как
на красных
углях вспыхивают и гаснут голубые, прозрачные огоньки. Он слышал, что жены мужей и мужья жен меняют довольно часто, Варавка издавна нравился ему больше, чем отец, но было неловко и грустно узнать, что мама, такая серьезная, важная мама, которую все уважали и боялись, говорит неправду и так неумело говорит. Ощутив потребность утешить себя, он повторил...
Говоря, он пристально, с улыбочкой, смотрел
на Лидию, но она не замечала этого, сбивая наплывы
на свече ручкой чайной ложки. Доктор дал несколько советов, поклонился ей, но она и этого не заметила, а когда он ушел, сказала,
глядя в
угол...
Лидия, непричесанная, в оранжевом халатике, в туфлях
на босую ногу, сидела в
углу дивана с тетрадью нот в руках. Не спеша прикрыв голые ноги полою халата, она, неласково
глядя на Клима, спросила...
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни
на кого не
глядя, скрылся в глубине двора, за
углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
Освещая стол, лампа оставляла комнату в сумраке, наполненном дымом табака; у стены, вытянув и неестественно перекрутив длинные ноги, сидел Поярков, он, как всегда, низко нагнулся,
глядя в пол, рядом — Алексей Гогин и человек в поддевке и смазных сапогах, похожий
на извозчика; вспыхнувшая в
углу спичка осветила курчавую бороду Дунаева. Клим сосчитал головы, — семнадцать.
«Взволнован, этот выстрел оскорбил его», — решил Самгин, медленно шагая по комнате. Но о выстреле он не думал, все-таки не веря в него. Остановясь и
глядя в
угол, он представлял себе торжественную картину: солнечный день, голубое небо,
на площади, пред Зимним дворцом, коленопреклоненная толпа рабочих, а
на балконе дворца, плечо с плечом, голубой царь, священник в золотой рясе, и над неподвижной, немой массой людей плывут мудрые слова примирения.
Самгина подбросило, поставило
на ноги. Все стояли,
глядя в
угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев сотни людей. Лютов, обняв Самгина за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
Пустынная улица вывела Самгина
на главную, — обе они выходили под прямым
углом на площадь; с площади ворвалась пара серых лошадей, покрытых голубой сеткой; они блестели
на солнце, точно смазанные маслом, и выкидывали ноги так гордо, красиво, что Самгин приостановился,
глядя на их быстрый парадный бег.
Она говорила, шагая из
угла в
угол, покуривая, двигая бровями и не
глядя на Клима.
Неточные совпадения
Потом, не
глядя в окна, он сел в свою обычную позу в коляске, заложив ногу
на ногу и, надевая перчатку, скрылся за
углом.
«Туда! — говорила она себе,
глядя в тень вагона,
на смешанный с
углем песок, которым были засыпаны шпалы, — туда,
на самую середину, и я накажу его и избавлюсь от всех и от себя».
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо
глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми
углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Так и Чичикову заметилось все в тот вечер: и эта малая, неприхотливо убранная комнатка, и добродушное выраженье, воцарившееся в лице хозяина, и поданная Платонову трубка с янтарным мундштуком, и дым, который он стал пускать в толстую морду Ярбу, и фырканье Ярба, и смех миловидной хозяйки, прерываемый словами: «Полно, не мучь его», — и веселые свечки, и сверчок в
углу, и стеклянная дверь, и весенняя ночь, которая оттоле
на них
глядела, облокотясь
на вершины дерев, из чащи которых высвистывали весенние соловьи.
Известно, что есть много
на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила
на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и
на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко
глядел на того, с которым говорил, но всегда или
на угол печки, или
на дверь.