Неточные совпадения
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом
на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы
рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых
волос, подняв к потолку расколотую, медную бородку, не глядя
на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал
на колени, поднял
руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен
на корточки, встал, вцепился в свои жесткие
волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
Был он мохнатенький, носил курчавую бородку, шея его была расшита колечками темных
волос, и даже
на кистях
рук,
на сгибах пальцев росли кустики темной шерсти.
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые
волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее
на щеках вспыхнули красные пятна, уши стали ярко-красными,
руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
— Раз, два, три, — вполголоса учила Рита. — Не толкай коленками. Раз, два… — Горничная, склонив голову, озабоченно смотрела
на свои ноги, а Рита, увидав через ее плечо Клима в двери, оттолкнула ее и, кланяясь ему, поправляя растрепавшиеся
волосы обеими
руками, сказала бойко и оглушительно...
Она опустила
руки,
волосы снова упали
на плечи,
на щеки ее; лицо стало еще меньше.
Лидия поправила прядь
волос, опустившуюся
на ухо и щеку ее. Иноков вынул сигару изо рта, стряхнул пепел в горсть левой
руки и, сжав ее в кулак, укоризненно заметил...
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых
волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его были одеты синими штанами. В одной
руке он держал нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал ножом выщербленный край ковша, поглядывая
на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
— Не попа-ал! — взвыл он плачевным волчьим воем, барахтаясь в реке. Его красная рубаха вздулась
на спине уродливым пузырем, судорожно мелькала над водою деревяшка с высветленным железным кольцом
на конце ее, он фыркал, болтал головою, с
волос головы и бороды разлетались стеклянные брызги, он хватался одной
рукой за корму лодки, а кулаком другой отчаянно колотил по борту и вопил, стонал...
Лидия сидела
на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом
на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские
волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и
руки, сложенные
на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Макаров стоял, сдвинув ноги, и это очень подчеркивало клинообразность его фигуры. Он встряхивал головою, двуцветные
волосы падали
на лоб и щеки ему, резким жестом
руки он отбрасывал их, лицо его стало еще красивее и как-то острей.
Одетый в подобие кадетской курточки, сшитой из мешочного полотна, Иноков молча здоровался и садился почему-то всегда неуютно, выдвигая стул
на средину комнаты. Сидел, слушая музыку, и строгим взглядом осматривал вещи, как бы считая их. Когда он поднимал
руку, чтоб поправить плохо причесанные
волосы, Клим читал
на боку его курточки полусмытое синее клеймо: «Первый сорт. Паровая мельница Я. Башкирова».
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и серым, незначительным лицом. Он был одет в женскую ватную кофту,
на ногах, по колено, валяные сапоги, серые
волосы на его голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной
руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
Взмахом
руки он указывал почему-то
на север и крепко гладил ладонью кудрявые
волосы свои.
Сел к столу, потирая
руки, покусывая губы. Сказал горничной, какое принести вино, и, растирая темные
волосы на щеках, затрещал, заговорил...
В кухне
на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую
руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых
волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана калом, покрыта синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой
руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее
на лицо себе,
на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Клим, не ответив, улыбнулся; его вдруг рассмешила нелепо изогнутая фигура тощего человека в желтой чесунче, с желтой шляпой в
руке, с растрепанными
волосами пенькового цвета; красные пятна
на скулах его напоминали о щеках клоуна.
Большой, бородатый человек, удивительно пыльный, припадая
на одну ногу, свалился в двух шагах от Самгина, крякнул, достал пальцами из
волос затылка кровь, стряхнул ее с пальцев
на землю и, вытирая
руку о передник, сказал ровным голосом, точно вывеску прочитал...
— Вы думаете, что способны убить человека? — спросил Самгин, совершенно неожиданно для себя подчинившись очень острому желанию обнажить Инокова, вывернуть его наизнанку. Иноков посмотрел
на него удивленно, приоткрыв рот, и, поправляя
волосы обеими
руками, угрюмо спросил...
Выпив, она удивительным движением
рук и головы перебросила обильные
волосы свои
на грудь и, отобрав половину их, стала заплетать косу.
Дмитрий посмотрел
на нее,
на брата и, должно быть, сжал зубы, лицо его смешно расширилось,
волосы бороды
на скулах встали дыбом, он махнул
рукою за плечо свое и, шумно вздохнув, заговорил, поглаживая щеки...
Говоря, Долганов смотрел
на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими
руками забросил
волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще
волосы его лежали
на голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
Он встал, наклонился, вытянул шею,
волосы упали
на лоб,
на щеки его; спрятав
руки за спину, он сказал, победоносно посмеиваясь...
В день похорон с утра подул сильный ветер и как раз
на восток, в направлении кладбища. Он толкал людей в спины, мешал шагать женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая
волосы с затылков
на лбы и щеки. Пение хора он относил вперед процессии, и Самгин, ведя Варвару под
руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Грузчики выпустили веревки из
рук, несколько человек, по-звериному мягко, свалилось
на палубу, другие пошли
на берег. Высокий, скуластый парень с длинными
волосами, подвязанными мочалом, поравнялся с Климом, — непочтительно осмотрел его с головы до ног и спросил...
Варвара сидела у борта, держась
руками за перила, упираясь
на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые
волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
Приглаживая щеткой
волосы, он протянул Самгину свободную
руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку
на подзеркальник, свалив
на пол медную пепельницу, щетка упала к ногам толстого человека с желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел
на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
Поздно вечером к нему в гостиницу явился человек среднего роста, очень стройный, но голова у него была несоразмерно велика, и поэтому он казался маленьким. Коротко остриженные, но прямые и жесткие
волосы на голове торчали в разные стороны, еще более увеличивая ее.
На круглом, бритом лице — круглые выкатившиеся глаза, толстые губы, верхнюю украшали щетинистые усы, и губа казалась презрительно вздернутой. Одет он в белый китель, высокие сапоги, в
руке держал солидную палку.
Она тотчас пришла. В сером платье без талии, очень высокая и тонкая, в пышной шапке коротко остриженных
волос, она была значительно моложе того, как показалась
на улице. Но капризное лицо ее все-таки сильно изменилось,
на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей
на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села
на кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его
рук, сказав...
Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой
рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая
волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть
на них; они кричали ему...
А Гапон проскочил в большую комнату и забегал, заметался по ней. Ноги его подгибались, точно вывихнутые, темное лицо судорожно передергивалось, но глаза были неподвижны, остеклели. Коротко и неумело обрезанные
волосы на голове висели неровными прядями, борода подстрижена тоже неровно.
На плечах болтался измятый старенький пиджак, и рукава его были так длинны, что покрывали кисти
рук. Бегая по комнате, он хрипло выкрикивал...
Проходя мимо лагерей, он увидал над гребнем ямы от солдатской палатки характерное лицо Ивана Дронова, расширенное неприятной, заигрывающей улыбкой. Голова Дронова обнажена, и встрепанные
волосы почти одного цвета с жухлым дерном.
На десяток шагов дальше от нее она была бы неразличима. Самгин прикоснулся
рукою к шляпе и хотел пройти мимо, но Дронов закричал...
Когда кончили петь, он сказал это вслух, но никто не обратил должного внимания
на его слова; Макаров молча и меланхолически посмотрел
на него, Лютов, закрывая своею изогнутой спиной фигуру Дуняши, чмокал ее
руки и что-то бормотал, Алина, гладя ее рыжие
волосы, вздыхала...
На желтой крышке больничного гроба лежали два листа пальмы латании и еще какие-то ветки комнатных цветов; Алина — монументальная, в шубе, в тяжелой шали
на плечах — шла, упираясь подбородком в грудь; ветер трепал ее каштановые
волосы; она часто, резким жестом
руки касалась гроба, точно толкая его вперед, и, спотыкаясь о камни мостовой, толкала Макарова; он шагал, глядя вверх и вдаль, его ботинки стучали по камням особенно отчетливо.
Рассказывая, он все время встряхивал головой, точно у него по енотовым
волосам муха ползала. Замолчав и пристально глядя в лицо Самгина, он одной
рукой искал
на диване фляжку, другой поглаживал шею, а схватив фляжку, бросил ее
на колени Самгина.
Он сел пить кофе против зеркала и в непонятной глубине его видел свое очень истощенное, бледное лицо, а за плечом своим — большую, широколобую голову, в светлых клочьях
волос, похожих
на хлопья кудели; голова низко наклонилась над столом, пухлая красная
рука работала вилкой в тарелке, таская в рот куски жареного мяса. Очень противная
рука.
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов;
волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он выпил вино, забыв чокнуться с Климом, и, держа в
руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что
на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
Марина не ответила. Он взглянул
на нее, — она сидела, закинув
руки за шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити
волос, розовое ухо, румяную щеку; глаза Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся
на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она живет?»
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая
руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых
волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят
на эту фигурку, —
руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась
на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
В правой
руке ее гребенка,
рука перекинута через ручку кресла и тихонько вздрагивает; казалось, что и все ее тело тихонько дрожит, только глаза неподвижно остановились
на лице Лютова, клочковатые
волосы его были чем-то смазаны, гладко причесаны, и лицо стало благообразнее.
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы,
на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки
на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в
руках и серебряные
волосы на голове.
Все более неприятно было видеть ее
руки, — поблескивая розоватым перламутром острых, заботливо начищенных ногтей, они неустанно и беспокойно хватали чайную ложку, щипцы для сахара, чашку, хрустели оранжевым шелком халата, ненужно оправляя его, щупали мочки красных ушей, растрепанные
волосы на голове. И это настолько владело вниманием Самгина, что он не смотрел в лицо женщины.
Самгин отошел от окна, лег
на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в
руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой
руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких
волос.
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и у нее дрожал подбородок. Голос у нее был бесцветен, как у человека с больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя в углу рядом с Таисьей, взглянув
на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул в ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла
руку, поправляя
волосы над ухом.
— Так… бездельник, — сказала она полулежа
на тахте, подняв
руки и оправляя пышные
волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. — Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую
на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
В шапке черных и, должно быть, жестких
волос с густосиними щеками и широкой синей полосой
на месте усов, которые как бы заменялись толстыми бровями, он смотрел из-под нахмуренных бровей мрачно, тяжело вздыхал, его толстые ярко-красные ‹губы› смачно чмокали, и, спрятав
руки за спину, не улыбаясь, звонким, но комически унылым голосом он рассказывал...
На высоких нотах голос Ловцова срывался, всхрапывал. Стоял этот мужик «фертом», сунув ладони
рук за опояску, за шаль, отведя локти в сторону.
Волосы на лице его неприглядно шевелились, точно росли, пристальный взгляд раздражал Самгина.
Самгин старался не смотреть
на него, но смотрел и ждал, что старичок скажет что-то необыкновенное, но он прерывисто, тихо и певуче бормотал еврейские слова, а красные веки его мелко дрожали. Были и еще старики, старухи с такими же обнаженными глазами. Маленькая женщина, натягивая черную сетку
на растрепанные рыжие
волосы одной
рукой, другой размахивала пред лицом Самгина, кричала...
Самгин начал рассказывать о беженцах-евреях и, полагаясь
на свое не очень богатое воображение, об условиях их жизни в холодных дачах, с детями, стариками, без хлеба. Вспомнил старика с красными глазами, дряхлого старика, который молча пытался и не мог поднять бессильную
руку свою. Он тотчас же заметил, что его перестают слушать, это принудило его повысить тон речи, но через минуту-две человек с
волосами дьякона, гулко крякнув, заявил...
Хозяин квартиры в бархатной куртке, с красивым, но мало подвижным лицом, воинственно встряхивая головой, положив одну
руку на стол, другою забрасывая за ухо прядь длинных
волос, говорил...