Неточные совпадения
Сквозь эти стекла все на земле
казалось осыпанным легким слоем сероватой пыли, и даже
воздух, не теряя прозрачности своей, стал сереньким.
— Нет, вы подумайте, — полушепотом говорила Нехаева, наклонясь к нему, держа в
воздухе дрожащую руку с тоненькими косточками пальцев; глаза ее неестественно расширены, лицо
казалось еще более острым, чем всегда было. Он прислонился к спинке стула, слушая вкрадчивый полушепот.
Темное небо уже кипело звездами,
воздух был напоен сыроватым теплом,
казалось, что лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса. В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Казалось, что именно это стоголосое, приглушенное рыдание на о, смешанное с терпким запахом дегтя, пота и преющей на солнце соломы крыш, нагревая
воздух, превращает его в невидимый глазу пар, в туман, которым трудно дышать.
Клим не хотел, но не решился отказаться. С полчаса медленно кружились по дорожкам сада, говоря о незначительном, о пустяках. Клим чувствовал странное напряжение, как будто он, шагая по берегу глубокого ручья, искал, где удобнее перескочить через него. Из окна флигеля доносились аккорды рояля, вой виолончели, остренькие выкрики маленького музыканта. Вздыхал ветер, сгущая сумрак,
казалось, что с деревьев сыплется теплая, синеватая пыль, окрашивая
воздух все темнее.
Сотни маляров торопливо мазали длинными кистями фасады зданий, акробатически бесстрашно покачиваясь высоко в
воздухе, подвешенные на веревках, которые издали
казались тоненькими нитками.
С восхода солнца и до полуночи на улицах суетились люди, но еще более были обеспокоены птицы, — весь день над Москвой реяли стаи галок, голубей, тревожно перелетая из центра города на окраины и обратно;
казалось, что в
воздухе беспорядочно снуют тысячи черных челноков, ткется ими невидимая ткань.
Самгину
казалось, что
воздух темнеет, сжимаемый мощным воем тысяч людей, — воем, который приближался, как невидимая глазу туча, стирая все звуки, поглотив звон колоколов и крики медных труб военного оркестра на площади у Главного дома. Когда этот вой и рев накатился на Клима, он оглушил его, приподнял вверх и тоже заставил орать во всю силу легких...
За ним, в некотором расстоянии, рысью мчалась тройка белых лошадей. От серебряной сбруи ее летели белые искры. Лошади топали беззвучно, широкий экипаж катился неслышно; было странно видеть, что лошади перебирают двенадцатью ногами, потому что
казалось — экипаж царя скользил по
воздуху, оторванный от земли могучим криком восторга.
Клим не помнил, три или четыре человека мелькнули в
воздухе, падая со стены, теперь ему
казалось, что он видел десяток.
Поперек длинной, узкой комнаты ресторана, у стен ее, стояли диваны, обитые рыжим плюшем, каждый диван на двоих; Самгин сел за столик между диванами и почувствовал себя в огромном, уродливо вытянутом вагоне. Теплый, тошный запах табака и кухни наполнял комнату, и
казалось естественным, что
воздух окрашен в мутно-синий цвет.
Пели петухи, и лаяла беспокойная собака соседей, рыжая, мохнатая, с мордой лисы, ночами она всегда лаяла как-то вопросительно и вызывающе, — полает и с минуту слушает: не откликнутся ли ей? Голосишко у нее был заносчивый и едкий, но слабенький. А днем она была почти невидима, лишь изредка, высунув морду из-под ворот, подозрительно разнюхивала
воздух, и всегда
казалось, что сегодня морда у нее не та, что была вчера.
Явилась Вера Петровна и предложила Варваре съездить с нею в школу, а Самгин пошел в редакцию — получить гонорар за свою рецензию. Город, чисто вымытый дождем, празднично сиял, солнце усердно распаривало землю садов, запахи свежей зелени насыщали неподвижный
воздух. Люди тоже
казались чисто вымытыми, шагали уверенно, легко.
Из Кремля поплыл густой рев, было в нем что-то шерстяное, мохнатое, и
казалось, что он согревает сыроватый, холодный
воздух. Человек в поддевке на лисьем мехе успокоительно сообщил...
Пушки били особенно упрямо.
Казалось, что бухающие удары распространяют в туманном
воздухе гнилой запах, точно лопались огромнейшие, протухшие яйца.
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в
воздух. — Женщины — злые,
кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Казалось, что Дронов не ушел, а расплылся в
воздухе серым, жирненьким дымом.
Город Марины тоже встретил его оттепелью, в
воздухе разлита была какая-то сыворотка, с крыш лениво падали крупные капли; каждая из них,
казалось, хочет попасть на мокрую проволоку телеграфа, и это раздражало, как раздражает запонка или пуговица, не желающая застегнуться. Он сидел у окна, в том же пошленьком номере гостиницы, следил, как сквозь мутный
воздух падают стеклянные капли, и вспоминал встречу с Мариной. Было в этой встрече нечто слишком деловитое и обидное.
Опираясь брюшком о край стола, покрытого зеленым сукном, играя тоненькой золотой цепочкой часов, а пальцами другой руки как бы соля
воздух, желтолицый человечек звонко чеканил искусно округленные фразы; в синеватых белках его вспыхивали угольки черных зрачков, и издали
казалось, что круглое лицо его обижено, озлоблено.
В щель, в глаза его бил
воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились на светлом круге воды в чане, — вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно в центре
казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Кольцеобразное, сероватое месиво вскипало все яростнее; люди совершенно утратили человекоподобные формы, даже головы были почти неразличимы на этом облачном кольце, и
казалось, что вихревое движение то приподнимает его в
воздух, к мутненькому свету, то прижимает к темной массе под ногами людей.
Десятка полтора мужчин и женщин во главе с хозяйкой дружно аплодировали Самгину, он кланялся, и ему
казалось: он стал такой легкий, что рукоплескания, поднимая его на
воздух, покачивают. Известный адвокат крепко жал его руку, ласково говорил...
Его молча слушали человек десять, слушали, искоса поглядывая друг на друга, ожидая, кто первый решится возразить, а он непрерывно говорил, подскакивая, дергаясь, умоляюще складывая ладони, разводя руки, обнимая
воздух, черпая его маленькими горстями, и
казалось, что черненькие его глазки прячутся в бороду, перекатываясь до ушей, опускаясь к ноздрям.
Когда Самгин проснулся, разбуженный железным громом, поручика уже не было в комнате. Гремела артиллерия, проезжая рысью по булыжнику мостовой, с громом железа как будто спорил звон колоколов, настолько мощный, что
казалось — он волнует
воздух даже в комнате. За кофе следователь объяснил, что в городе назначен смотр артиллерии, прибывшей из Петрограда, а звонят, потому что — воскресенье, церкви зовут к поздней обедне.
Неточные совпадения
Видно было, как кружатся в
воздухе оторванные вихрем от крыш клочки зажженной соломы, и
казалось, что перед глазами совершается какое-то фантастическое зрелище, а не горчайшее из злодеяний, которыми так обильны бессознательные силы природы.
Понятно, что после затейливых действий маркиза де Сан-глота, который летал в городском саду по
воздуху, мирное управление престарелого бригадира должно было
показаться и «благоденственным» и «удивления достойным». В первый раз свободно вздохнули глуповцы и поняли, что жить «без утеснения» не в пример лучше, чем жить «с утеснением».
Сидя в углу покойной коляски, чуть покачивавшейся своими упругими рессорами на быстром ходу серых, Анна, при несмолкаемом грохоте колес и быстро сменяющихся впечатлениях на чистом
воздухе, вновь перебирая события последних дней, увидала свое положение совсем иным, чем каким оно
казалось ей дома.
Запах брильянтина от его усов
казался ему особенно приятным на этом свежем
воздухе.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны
показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий
воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.