Цитаты со словом «замелить»
Меня обидели его слова. Он
заметил это.
И считается, что незамужняя девица не
смей родить, — стыдно-де!
Дедушка хотел было Ванюшку-то в полицию нести, да я отговорила: возьмем,
мол, себе; это бог нам послал в тех место, которые померли.
Случилось это так: на дворе, у ворот, лежал, прислонен к забору, большой дубовый крест с толстым суковатым комлем. Лежал он давно. Я
заметил его в первые же дни жизни в доме, — тогда он был новее и желтей, но за осень сильно почернел под дождями. От него горько пахло мореным дубом, и был он на тесном, грязном дворе лишний.
— Ведь врешь, поди, разбойник, не спишь? — тихонько говорит она. — Не спишь,
мол, голуба́ душа? Ну-ко, давай одеяло!
Григорий сорвал с плеч ее тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал
метать лопатою в дверь мастерской большие комья снега; дядя прыгал около него с топором в руках; дед бежал около бабушки, бросая в нее снегом; она сунула бутыль в сугроб, бросилась к воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила...
— Амбар, соседи, отстаивайте! Перекинется огонь на амбар, на сеновал, — наше всё дотла сгорит и ваше займется! Рубите крышу, сено — в сад! Григорий, сверху бросай, что ты на землю-то
мечешь! Яков, не суетись, давай топоры людям, лопаты! Батюшки-соседи, беритесь дружней, — бог вам на помочь.
Ходим, бывало, мы с ней, с матушкой, зимой-осенью по городу, а как Гаврило архангел
мечом взмахнет, зиму отгонит, весна землю обымет, — так мы подальше, куда глаза поведут.
Ну, тут загордилась я: ты,
мол, матушка, бросай по миру собирать, теперь я тебя одна-сама прокормлю!
— Иди, гуляй! На улицу не
смей, а по двору да в саду…
Мне именно и нужно было в сад: как только я появлялся в нем, на горке, — мальчишки из оврага начинали
метать в меня камнями, а я с удовольствием отвечал им тем же.
— Зима, метель
метет по улице, мороз избы жмет, а они, французы, бегут, бывало, под окошко наше, к матери, — она калачи пекла да продавала, — стучат в стекло, кричат, прыгают, горячих калачей просят.
Многое из того, что он рассказывал, не хотелось помнить, но оно и без приказаний деда насильно вторгалось в память болезненной занозой. Он никогда не рассказывал сказок, а всё только бывалое, и я
заметил, что он не любит вопросов; поэтому я настойчиво расспрашивал его...
Иногда он долго и молча разглядывал меня, округлив глаза, как будто впервые
заметив. Это было неприятно.
Полежав немного, дядя приподнимается, весь оборванный, лохматый, берет булыжник и
мечет его в ворота; раздается гулкий удар, точно по дну бочки. Из кабака лезут темные люди, орут, храпят, размахивают руками; из окон домов высовываются человечьи головы, — улица оживает, смеется, кричит. Всё это тоже как сказка, любопытная, но неприятная, пугающая.
Я придумал: подстерег, когда кабатчица спустилась в погреб, закрыл над нею творило, запер его, сплясал на нем танец
мести и, забросив ключ на крышу, стремглав прибежал в кухню, где стряпала бабушка. Она не сразу поняла мой восторг, а поняв, нашлепала меня, где подобает, вытащила на двор и послала на крышу за ключом. Удивленный ее отношением, я молча достал ключ и, убежав в угол двора, смотрел оттуда, как она освобождала пленную кабатчицу и как обе они, дружелюбно посмеиваясь, идут по двору.
Рассказывая мне о необоримой силе божией, он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот согрешили люди и — потоплены, еще согрешили и — сожжены, разрушены города их; вот бог наказал людей голодом и мором, и всегда он —
меч над землею, бич грешникам.
— Ты ей, старой дуре, не верь! — строго учил он. — Она смолоду глупа, она безграмотна и безумна. Я вот прикажу ей, чтобы не
смела она говорить с тобой про эти великие дела! Отвечай мне: сколько есть чинов ангельских?
Меня не пускали гулять на улицу, потому что она слишком возбуждала меня, я точно хмелел от ее впечатлений и почти всегда становился виновником скандалов и буйств. Товарищей у меня не заводилось, соседские ребятишки относились ко мне враждебно; мне не нравилось, что они зовут меня Кашириным, а они,
замечая это, тем упорнее кричали друг другу...
— Опять с медалями? Ты у меня, Аника-воин, не
смей на улицу бегать, слышишь!
Мальчишки бежали за ним, лукая камнями в сутулую спину. Он долго как бы не
замечал их и не чувствовал боли ударов, но вот остановился, вскинул голову в мохнатой шапке, поправил шапку судорожным движением руки и оглядывается, словно только что проснулся.
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась в праздники, огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее, заходя в ворота домов, за углы, в лавки, — она точно
мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
— Пожалуйте-ко милостью, покушайте! — ласково просил он, а когда у него брали ломоть, он внимательно осматривал свою темную ладонь и,
заметя на ней капельку варенья, слизывал его языком.
Спрятал вострый
меч Иван под полу,
Пришел, поклонился отшельнику:
— Всё ли ты здоров, честной старичок?
Вынул он
меч из кожаных ножон,
Вытер железо широкой полой.
— Я было, Мироне, хотел тебя убить
Так, чтобы ты и
меча не видал.
Старче всё тихонько богу плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе с места двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
Уже в начале рассказа бабушки я
заметил, что Хорошее Дело чем-то обеспокоен: он странно, судорожно двигал руками, снимал и надевал очки, помахивал ими в меру певучих слов, кивал головою, касался глаз, крепко нажимая их пальцами, и всё вытирал быстрым движением ладони лоб и щеки, как сильно вспотевший. Когда кто-либо из слушателей двигался, кашлял, шаркал ногами, нахлебник строго шипел...
Он долго не
замечал меня, глядя куда-то мимо слепыми глазами филина, потом вдруг спросил как будто с досадой...
Я наблюдал за ними в щели забора, они не
замечали меня, а мне хотелось, чтобы заметили.
Увлеченный разговором, я часто не
замечал, как появлялся дядя Петр и разгонял нас тягучим возгласом...
Я, с полатей, стал бросать в них подушки, одеяла, сапоги с печи, но разъяренный дед не
замечал этого, бабушка же свалилась на пол, он бил голову ее ногами, наконец споткнулся и упал, опрокинув ведро с водой. Вскочил, отплевываясь и фыркая, дико оглянулся и убежал к себе, на чердак; бабушка поднялась, охая, села на скамью, стала разбирать спутанные волосы. Я соскочил с полатей, она сказала мне сердито...
— Что глупости
мелешь? Святая… Нашел где!
Первый раз он бил бабушку на моих глазах так гадко и страшно. Предо мною, в сумраке, пылало его красное лицо, развевались рыжие волосы: в сердце у меня жгуче кипела обида, и было досадно, что я не могу придумать достойной
мести.
Нас выпороли и наняли нам провожатого, бывшего пожарного, старичка со сломанной рукою, — он должен был следить, чтобы Саша не сбивался в сторону по пути к науке. Но это не помогло: на другой же день брат, дойдя до оврага, вдруг наклонился, снял с ноги валенок и
метнул его прочь от себя, снял другой и бросил в ином направлении, а сам, в одних чулках, пустился бежать по площади. Старичок, охая, потрусил собирать сапоги, а затем, испуганный, повел меня домой.
Меня
поместили на заднем чердаке, и долго я лежал там слепой, крепко связанный по рукам и по ногам широкими бинтами, переживая дикие кошмары, — от одного из них я едва не погиб.
И тут надоумил меня ангел-хранитель Варварин, — добыла я нож да гужи-то у оглобель и подрезала, авось,
мол, лопнут дорогой!
Вот как-то пришел заветный час — ночь, вьюга воет, в окошки-то словно медведи лезут, трубы поют, все беси сорвались с цепей, лежим мы с дедушком — не спится, я и скажи: «Плохо бедному в этакую ночь, а еще хуже тому, у кого сердце неспокойно!» Вдруг дедушко спрашивает: «Как они живут?» — «Ничего,
мол, хорошо живут».
Глаза у ней были пришиты к лицу невидимыми ниточками, легко выкатываясь из костлявых ям, они двигались очень ловко, всё видя, всё
замечая, поднимаясь к потолку, когда она говорила о боге, опускаясь на щеки, если речь шла о домашнем.
Что такая книга существует, я узнал незадолго перед этим в школе: в морозный день, во время перемены, я рассказывал мальчикам сказку, вдруг один из них презрительно
заметил...
У каждого из нас веревка, на конце ее загнут крючком большой гвоздь; зацепив им тесины или жерди, мы волокли их по снегу и по льду, — сторожа почти никогда не
замечали нас, а заметив — не могли догнать.
— У Трусовых кости кухарка собирает, —
замечал всезнающий Чурка.
Я отнес книги в лавочку, продал их за пятьдесят пять копеек, отдал деньги бабушке, а похвальный лист испортил какими-то надписями и тогда же вручил деду. Он бережно спрятал бумагу, не развернув ее и не
заметив моего озорства.
Цитаты из русской классики со словом «замелить»
Предложения со словом «замелить»
- Полиция сказала, что налёт на приют был совершён просто мастерски, да и хакеры умело замели следы.
- Там уже улеглась суета, собрали безделушки, выпавшие из витрины, замели осколки.
- Вдоль берега лежали ещё несколько сугробов странной формы – однако торчащие из них высоко вверх составные мачты позволяли сразу догадаться, что именно замели хлёсткие северные ветра.
- (все предложения)
Значение слова «замелить»
ЗАМЕЛИ́ТЬ, -лю́, -ли́шь; прич. страд. прош. замелённый, -лён, -лена́, -лено́; сов., перех. (несов. замеливать). Разг. Покрыть, замазать слоем мела. Замелить стену. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова ЗАМЕЛИТЬ
Дополнительно