Воевода
Для Егора Вожникова, который, нырнув в прорубь, вынырнул в 1409 году, все вроде бы складывается хорошо. Возглавив ватагу ушкуйников – речных пиратов, – он не только сумел неплохо устроиться в средневековой Руси, но и нашел любимую женщину Елену, да не какую-нибудь, а княжну! Именно она подтолкнула Егора к мысли, что пора ему самому становиться князем. А братья-ватажники помогли ему в этом. Казалось бы, живи да радуйся! Однако иные удельные владыки не желают признавать в нем равного, а великий князь Василий и прямо угрожает повесить за самозванство, словно обычного татя. Егору снова приходится браться за меч и садиться на гребную банку ушкуя. Его грозные враги даже не догадываются, что пришелец из будущего нашел слабое место их мира и теперь намерен подчинить знатных недругов своей воле.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Воевода предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
Января 1409 года[3]
В самый полдень Сочельника, когда все нормальные люди готовятся к празднованию Рождества Христова, лес возле городка содрогнулся от оглушительного грохота, высоко в воздух взметнулось белое облако из снега, дыма и щепы, в котором темными пятнами мелькали еще и ветки, кора да земляные комья.
Впрочем, к тому моменту, когда любопытные, повыскакивав из изб и дворов, попытались разглядеть за крышами, что случилось, большая часть мусора уже опала на землю, а белесая дымка, медленно уплывающая вдаль над заснеженными кронами под рыхлые, точно вата, облака, издалека была почти неразличима.
Где-то через час на ведущую от проруби к крайним домам тропку выбрались князь Заозерский и кузнец Кривобок — веселые, раскрасневшиеся и гомонящие в голос:
— Как оно жахнуло, княже, ты слышал? Я думал, у меня уши оторвет. Даже оглох ненадолго! Вот это…
— Да я сам не ожидал, что оно так шарахнет на черном-то порохе, — перебивал кузнеца Егор. — Думал, в овраге проверю, он ударную волну сдержит. А он все края обледеневшие сорвал, воронка вон какая здоровенная получилась!
— Деревья, деревья с корнями повырывало! И кусты все — аки корова языком слизнула!
«Десять метров в мерзлом грунте! — с восторгом подумал Егор. — Это уже не какой-то там «пороз», это настоящий фугас получился!»
Переговариваясь так, мужчины добрались до кузни, где князь откупорил плоскую медную флягу, зашитую в кожаный чехол, протянул мастеру:
— Давай, дружище, выпьем за удачу по чуть-чуть! Молодчина ты, не подвел. Теперь берись за работу. Игрушек этих понадобится много. Сколько сделать сможешь, столько и понадобится.
— Исполню все в точности, княже, не беспокойся! — Кузнец отхлебнул из фляги и крякнул от неожиданности. — Крепка, однако, твоя брага, княже.
— Молоко от бешеной коровки. — Егор забрал у него самогон, сделал пару глотков и заткнул пробкой. — И вот еще что, Кривобок. Я не спрашиваю, куда делись стволы, которые мы тут вместе изобретали. Все едино это не то, чего мне хотелось. Но чтобы про эти порозы… Никому ни единого слова, понятно? Ни продавать, ни хвастаться, ни даже показывать никому, кроме меня!
— Как скажешь, княже, — склонил голову кузнец.
— Не шучу, — с нажимом произнес Егор.
— Понимаю, князь, — кивнул Кривобок.
— Коли понимаешь правильно, будешь жить долго. И в хорошем достатке, — пообещал Егор. — Сегодня же приступай. Ты даже не представляешь, как мало у нас с тобой остается времени…
— Так Рождество же, княже! — возмутился кузнец. — Работать грех!
— Это завтра грех. А сегодня можно. И даже нужно, — рассмеялся Егор. Подумал и протянул флягу мастеру: — Вот, держи. Ты мне подарок к Рождеству сделал, и я тебе. С наступающим, Кривобок. И помни, я на тебя надеюсь!
Во дворе уже полным ходом шла предпраздничная суета. Девки щипали гусей и кур, холопы украшали крыльцо и стены, рассыпали на утоптанном дворе свежее сено и солому, расставляли по углам снопы ржи и ячменя, чтобы привлечь в дом достаток. Подготовкой к празднику увлеклись даже ватажники и, переодевшись во все чистое, помогали вязать на перилах ленточки, раскладывать лапник, лепить из снега сторожей.
Веселая Елена встретила мужа сразу за воротами, поцеловала, закружила и шепнула в самое ухо:
— Я все придумала!
— Что?
— Как нам добиться признания от Василия, — широко улыбнулась она. — Потом расскажу. Не сейчас. Ныне надобно овец блинами покормить!
Своей идеей княгиня поделилась только поздним вечером, когда супруги, потушив свечи, устало лежали в постели.
— Знаю я, что делать, — распластавшись на Егоре, словно на тахте, сказала Елена. — Деревни нужно дальние от Москвы разорять. Грабить, жечь, смердов побивать.
— Зачем? — не понял Егор.
— У великого князя средь челяди не токмо Нифонт наш поганый прячется. К нему еще и царьки всякие татарские из Орды бегут, и бояре с княжичами литовские. Кто от гнева господина укрывается, кто с родичами в ссоре. Они по большей части при троне стоят, они и в походы ходят. Супротив Орды или Литвы беглецы сии отправятся с удовольствием, дабы за обиды старые отомстить. А ради крестьян простых носы в лесах морозить поленятся.
— Не понимаю, — покачал головой Егор.
— Чего тут не понять? — скатилась с него на простыню Елена. — Челядь будет князя склонять миром все решить. Послать письмо гневное, потребовать покаяться, виру за обиду заплатить и обид не чинить более. А нам, кроме сего, ничего более и не надобно. Коли князь к тебе с письмом обратился, ты уже не тать вне закона, а человек со званием своим. После сего можно за набеги виниться и даже крест Василию на верность целовать. Он после того и гневаться может, и милостью награждать, ан без повода, по прихоти пустой, ужо не повесит и с удела не погонит. То не по обычаю будет, не по старине. Опять же, коли он грамоту прислал, то и другим с нами можно знакомство водить…
— А если не напишет?
— Другое чего-нибудь придумаем, — беззаботно ответила Елена.
— Это же сколько крестьян попусту разорить придется, жизни лишить, прежде чем это понятно будет? Они-то тут при чем? С них даже взять, кроме живота, нечего…
— То ж смерды, Егорушка, — на этот раз не поняла княгиня. — Этих побьешь, новые народятся. Тем паче что не наши они, московские.
Егор даже спорить не стал. Слишком уж разное у него с женой было воспитание, понимание правильного и неправильного.
— Тебе чего, трудно? — придвинулась ближе Елена, погладила его ладонью по груди. — Ватага, вон, без дела мается. Скоро, мыслю, всех баб в селении перепортят. Пусть пользу приносят, нежели хлеб понапрасну переводить!
— Пока мы не трогаем Василия, он не полезет в Заозерье, — ответил Егор. — Нечего медведя попусту дразнить, а то как бы бока не наломал. Коли вместо письма дружину сюда пришлет, что тогда?
— Все едино пришлет. Софья упрямая, своего добьется. А коли забудет, так Нифонтка поганый напомнит.
— В этом деле лучше поздно, чем рано. На ближайший год вроде как отбрехались, а там посмотрим. Может, чего и переменится?
— Тебе что, плевать, что княгиня Софья меня словами погаными поносит и ровно кошку шкодливую носом в схиму тыкает?! — поднялась на локтях княгиня. — Плевать, что выродок поганый на стол наш зарится и от великого князя поддержку в том имеет?!
— Не наплевать. Но только крестьяне тут совершенно ни при чем! Пахарей ради пустого баловства резать не стану.
— Смерды ратников и слуг боярских кормят, на них вся сила княжеская держится! Каждая деревня сожженная — Василию разор.
— Мужики и бабы, дети их в деревнях этих не меньше нас с тобой жить хотят. И их кровь за просто так я проливать не стану!
Елена недовольно фыркнула и, резко скатившись к стене, накрылась одеялом с головой.
К разговорам о набегах на окраины Московского княжества Елена больше не возвращалась, и хотя время от времени начинала обиженно поджимать губы — за всю рождественскую неделю о Софье и Москве не вспомнила ни разу.
Однако праздники кончились, настало пятнадцатое января, лихоманков день, когда по многовековому обычаю по всей Руси крестьяне чистили курятники и заговаривали у ворожей лихоманку — причащаясь опосля от греха в церкви.
Ватажники, жизнь и судьба которых более иных смертных зависела от слепой удачи, были и суеверны более других — а потому заговоры и языческие обряды исполнили в точности. И в курятниках поработать не побрезговали, и нашептывания от болезней выслушали со всем смирением, послушно глотая медовые шарики с медвежьей желчью и подставляя бритые головы для помазывания тертой охрой. Отдарив знахарку серебром, воины потащили полученные обереги в церковь Успения Святой Богородицы.
Егор был уверен, что священник прямо на пороге предаст их всех анафеме за впадение в язычество — но не тут-то было! И исповедь ото всех выслушал, и «кровью с плотью Христовой» причастил, и обереги благословил без малейшего колебания[4]. Без благословения остался только князь, не решившийся тащить колдовской амулет в христианский храм.
Завершив обряды, ватажники отправились на берег озера, развели костер и стали проверять обереги на надежность. Ведь хорошее чародейство даже дым от человека отводит, коли заговоренный в его клубы у костра встанет.
Пустив по кругу несколько мехов с вином, ватажники подбрасывали в пламя охапки сырой травы, нарытой из-под снега здесь же, по очереди выскакивали в темные плотные струи, а когда те уходили в сторону — под всеобщее ликование возвращались к друзьям, хватались за бурдюки, спешно заливая хмелем пережитый страх.
Погода для гадания задалась самая что ни на есть удачная — со слабым переменчивым ветром и ясным небом. Дым постоянно метался из стороны в сторону и в своей защите от болезней и гнилых ранений на весь будущий год остались уверены практически все.
— А ты, атаман, чего медлишь? — вернувшись от костра, подначил Егора Федька. — Давай, иди. Узнай, чего с тобою в будущем будет.
— Атаман! Атаман! Дайте дым для атамана! — подхватили его призыв и остальные ватажники. Кто-то, подскочив к костру, щедро швырнул в огонь остатки надранной окрест травы.
— Про будущее я и так все знаю, — попытался отмахнуться Егор, но к костру все-таки подошел. Не потому, что верил в гадание — а просто чтобы не разочаровывать своих бойцов. И правильно сделал: ветер внезапно стих, и дым, словно испугавшись подошедшего человека, устремился, аки по отвесу, вертикально вверх.
— Любо атаману! — восторженно заорали ватажники. — Любо атаману! Слава!
Мехи снова пошли по кругу, чтобы почти сразу окончательно опустеть. Забросав костер снегом, хмельные и довольные ватажники отправились на княжий двор, чтобы в жарко натопленном дворце припасть к обильному угощению. Проголодавшиеся мужчины торопливо рассаживались за столами, нарезали хлеб, тянулись к жареной рыбе и бочонкам с пивом, в которых плавали вместительные ковши.
Когда пир уже вовсю разгорелся, в зал неожиданно вошла княгиня Елена в сопровождении двух дворовых девок, направилась во главу стола, троекратно расцеловалась с мужем, уселась на свое место по левую руку, придвинула к себе серебряный кубок. Егор, не дожидаясь, пока подбежит слуга, сам налил ей душистого смородинного вина.
— Ваше здоровье, храбрые воины! — произнесла княгиня. — Пусть руки ваши всегда будут крепкими, глаз зорким, мечи острыми, и пусть трепещет всякий, кто окажется на вашем пути! За вас, непобедимые витязи!
— За нас! За мечи! За храбрость! — и без того хмельные ватажники потянулись к качающимся в пене ковшам. — За атаманшу! Любо Елене! Слава!
Сама княгиня отпила совсем немного, цепким взглядом оглядывая собравшихся. Выждала, давая воинам выпить и немного закусить, и неожиданно громко спросила:
— Как прошло гадание, витязи? Будет ли с вами удача в грядущее лето[5], будет ли с вами сила? Готовы ли вы одолеть любого ворога, что покусится на честь вашу?
— Одолеем всех! Пусть только появятся! Только покажи! — с готовностью взревели сразу многие ватажники, снова потянувшись к ковшам: — Никого не страшись, атаманша! С нами не пропадешь! Любо Елене!
Егор насторожился: он пока не понимал, чего это затеяла жена на сей раз, но ничего хорошего не ждал. Говорить с ватагой через его голову — это было не к добру. Впрочем, внутреннее щемящее чувство Вожникова, предупреждающее об опасности, молчало. А значит — большой катастрофы не случится.
— Знаете вы все, други, — продолжала княгиня, — как недавно гонцы к нам из Москвы приезжали. Не поленился князь Василий вестников послать, нарочно для того, чтобы оскорбить нас с князем Егором как можно сильнее, чтобы словами мерзкими поносить, унизить, угрозами на колени поставить…
— У-у-у… — угрожающе загудели ватажники.
— Рада вам сказать, храбрые витязи, что муж мой твердою рукою решил покарать Василия за кичливость его! Ныне намерен он повести вас на земли московские, деревни и усадьбы тамошние разорить, девок в полон забрать, дома пожечь, серебро себе отобрать. Хватит ли у вас храбрости, други, наказать московитов, отучить их от зазнайства и грубости?!
— Ура-а-а!!! — восторженно взревели ватажники. — Накажем московских! Оттянем Василию нос до подбородка! В поход! В поход! На московитов!
Довольная собой Елена откинулась в кресле и с наслаждением, меленькими глоточками осушила кубок до дна.
— Вот ведь зараза, — только и выдохнул Егор. Правда, совсем тихо.
Момент для своего призыва княгиня выбрала донельзя лучше. Настроение после удачного гадания у ватажников было лучше некуда. Заскучав сидеть без дела, они рвались в поход, как просится наружу застоявшийся в стойле жеребец, а набег на беззащитные окраинные деревни и усадьбы близкого соседа никакой опасности не предвещал. Да еще и повод для грабежа выходил вполне даже благородный: московский князь их атамана оскорбил. Надобно отквитаться.
Скажи сейчас Егор, что никакого похода не будет — ватажники его просто не поймут. Ушам своим не поверят. А упрется — вполне способны другого атамана себе выкликнуть и сами в набег на Московское княжество уйти. Ватага — это ведь не дружина. Для вольных охотников приказ — не закон, а повод проявить уважение. Потеряешь уважение — и приказы твои моментально в пустой звук обратятся.
Князь Заозерский поднялся, поднял свой кубок, большими глотками выпил вино и резко, с грохотом, поставил на стол:
— Десять дней на сборы! Мешки походные проверить, оружие наточить, одежду теплую приготовить, броню, у кого есть, перебрать. Через десять дней выступаем. С богом!
— Любо атаману! — вскочили со своих мест радостные ватажники. — Слава! Любо! В поход, в поход, в поход!!!
У Елены, не ожидавшей столь быстрого и легкого успеха, брови изумленно поползли вверх. Она опустила руку, торопливо нащупала ладонь мужа, крепко ее пожала:
— Ты ведь не сердишься на меня, милый?
— Нет, что ты, любовь моя, — искренне улыбнулся в ответ Егор. — Ради тебя я готов на все, что угодно.
— Тогда пойдем? Я докажу, что ради тебя тоже готова на все. Вот увидишь, эти десять дней станут самыми сладкими во всей твоей жизни…
Хлопотливыми сборы в поход оказались только для Михайлы Острожца.
Ватажники, не владеющие ничем, кроме меча и топорика, много времени на перекладывание своего добра не потратили. Проверили, на месте ли фляги, подстилки да небольшой припас вяленого мяса на черный день; ножи да ремни, с помощью которых можно смастерить щит из любого чурбака, осмотрели одежду и обувь, заштопав прохудившуюся либо купив новую, постирали лишний раз портянки, приготовили чистую рубаху, чтобы надеть перед боем. День прошел — и готовы выступать.
Чуть больше сил ушло на приготовления у Егора. Князь Заозерский, забравший у кузнеца Кривобока неведомый груз, запрятанный под толстыми рогожами, долго колдовал над ним в одиночестве, заливая что-то воском, добавляя, примеряя и заматывая, прежде чем самолично отнес странный припас в новенькие сани с широкими полозьями.
Купцу же пришлось позаботиться и о снеди для всех на время пути, и о палатках на случай непогоды, и о том, как доставить до цели мешки самих ватажников, и о том, чем кормить лошадей, которые потянут весь этот скарб. А также о телегах, что повезут фураж для самих лошадок.
Подготовка каравана — трудность немалая, не всякому по плечу и по карману. Тут дело такое, что ошибешься немного с расчетами по времени или провизии, попадешь вдобавок в нежданную бурю на несколько дней — и все, пропал безвестно. Только косточки твои другие путники разглядывать будут, мимо по своим делам проходя.
И все же задолго до рассвета двадцать пятого января одетые во все чистое ватажники, уже уложившие свои вещи на сани и подводы, заполонили оба здешних храма: и церковь Успения с чешуйчатой луковкой, и островерхую Фрола и Лавра. Егор с супругой отстояли заутреню в последней, причастились, вышли на воздух и здесь, на просторной паперти, князь торжественно распрощался с женой, троекратно расцеловав в обе щеки.
— Ты береги себя, любый мой, — неожиданно всплакнула Елена и торопливо закрыла лицо платком. — Возвращайся скорее, Егорушка. Я ждать буду.
— Вернусь, — решительно ответил князь, мысленно уже находившийся далеко в пути, и сбежал по ступеням на мерзлую землю. — Что говорить положено в таких случаях? По коням? Вперед, мужики! Отчаливай!
«По коням», конечно же, не получилось. Ушкуйники, привыкшие путешествовать на корабельных скамьях, в седло не рвались. Да и набрать разом три сотни свободных скакунов в Заозерском княжестве было не так уж просто. Посему воины, кто обняв напоследок остающихся друзей и подруг, а кто и вовсе ни на кого не оглядываясь, поспешили к обозу пешими, пристраиваясь либо между возками, либо позади, а некоторые гордо обогнали череду из полусотни саней и телег и зашагали во главе длинного поезда.
Первый день пути от рассвета и до заката путники двигались по льду Вожи на север, миновав Еломское озеро и устье реки Тяжбы. Никого из путников это не удивило. Лучше уж сделать крюк длиной в два дня пути, но проехать по ровному льду, превратившему в удобный тракт все затоны, реки и бездонные болота, нежели ломиться напрямик через овраги, холмы и чащобы, рискуя переломать ноги людям и лошадям и пробиваясь в день по две-три версты вместо двух десятков. Однако, когда на третий день обоз вместо Чепцы повернул на широкую, почти прямую руслом и опушенную по берегам камышовым мехом Свидь, среди ватажников возникло недоуменное роптание.
— Э-э! Куда мы идем? — послышались выкрики сразу из нескольких мест обоза. — На Москву вроде как на юг надоть, не туда повернули!
— А чего ты там забыл, в Москве-то? — услышав ропот, сразу повернул к недовольным Егор. — У тебя там что, родичи? Или детишки в лукошке плачут?
— Дык, вроде как обещали княгине деревни московские по окраинам пожечь, — напомнил густобровый пожилой ватажник.
— Ты кого в атаманы себе выкликал — меня али бабу мою? — рассмеялся князь Заозерский. — Кого из нас с женой слушать собираешься?
— Дык, добычу она вроде как обещала, — смутившись, уже не так уверенно сказал густобровый.
— Какая на крестьянском дворе добыча, дружище? — громко, для всех, спросил его Егор. — Да ни один из смердов серебра отродясь не видел! И взять с них, горемычных, окромя баклуши да голодного поросенка, нечего. Так что, если кто желает повеселиться да пару овинов для согрева запалить, я того не держу. Шексна под ногами, путь к порубежью московскому известен. Ну, а кто хочет золотишком тяжелым разжиться, да в Новгороде опосля хорошенько гульнуть, тому советую за мной идти и вопросов лишних не задавать!
Протест погас в зародыше. Менять золото на свинью и недоделанную ложку желающих не нашлось. И по широкому наезженному зимнику ватага послушно двинулась на север, все дальше и дальше, в неведомые даже для многих русских края: через озеро Лача на Онегу, потом долгими днями по широкому речному руслу, прорезающему бесконечные леса, до Онежской губы, по ней до сонной Кеми, скучающей за крепостными стенами возле длинных пустых и замерзших причалов, а там, после двух дней отдыха, снова вперед, по морскому припаю вдоль близких берегов, снабжающих путников на ночь дровами и лапником для лежек.
День тянулся за днем, заливы и отмели сменялись другими отмелями и заливами — а обоз все тянулся и тянулся в бесконечную ночь, подсвеченную лишь таинственными разноцветными всполохами, гуляющими средь темных небесных чертогов.
Февраля 1409 года
Бунт вспыхнул неожиданно — как, впрочем, и полагается стихийному народному возмущению. Вроде как только что устало жевали кашу со свининой — ан уже стучат ложками и ножами по опустевшим котлам, громко выкрикивая:
— А-та-ма-на! А-та-ма-на! Атамана слышать хотим! Атамана сюда!
— Все-таки не доехали, — разочарованно поднялся Егор.
Он, один из немногих, ел из тарелки, обосновавшись вместе с купцом, преданным Федькой, Линем и Тимофеем Гнилым Зубом возле одного костра.
— Что такое? Чем недовольны? — вскочил паренек, схватившись за рукоять сабли, но Егор положил руку ему на плечо:
— Я сам… — Он без опаски направился к шумящим ватажникам, остановился в свете костра: — Вот он я, други. Завсегда вы мне верили, и я вас никогда в ожиданиях не подводил. Так чем же вы ныне недовольны?
— Идем месяц цельный неведомо куда! Ни жилья, ни людей давно не видим!
— Обещал серебра и злата, а завел в пустыни неведомые! Дня белого, и того более не стало! — по очереди выкрикивали ватажники со всех сторон. — Сказывай, куда ведешь?! Не в ад ли ты нас тянешь, души наши дьяволу продав?!
— Я обещал вам золото, други?! — выкрикнул в морозный воздух Егор. — Вы его получите!
— Откуда здесь золото, атаман? — выступил вперед Антип Черешня, кутаясь в длинный облезлый тулуп. — Погостов с мертвецами и то вторую седьмицу не встречали! Откель тут золоту появиться? Зачем мы притащились в сию мертвую землю? Почему просто не пожгли деревень московских, как жена твоя советовала?
— Я же сказывал, други. С черных смердов никакой добычи не собрать. Напрасная трата сил и времени. Богатую казну нужно искать в городах, а не под деревенскими лавками.
— Ну, так и надо было на город какой-нибудь идти! На Булгар там, Казань, али на Жукотин!
— Ты глупец, Антип, — послышался спокойный голос из-за спин недовольных воинов. Как оказалось, ватажники возмутились не все. Осип по прозвищу Собачий Хвост преспокойно сидел возле котла и старательно выскребал с его дна остатки каши. — Взять-то ты Булгар, может, и возьмешь, да только как оттуда выберешься? Реки замерзли, по воде не скрыться. Пеших же догонят да вырежут всех до последнего. Обоз с добычей и полоном ползет медленно. Конница тебя на второй же день перехватит. — Осип старательно облизал ложку и звучно постучал ею себе по лбу: — Хорошо, не ты у нас в атаманах, дурья твоя башка. Угробил бы давно, и мяукнуть не успели.
— Что там зарежут, что здесь сгинем в безвестности, один бес пропадаем! Где мы, атаман? Куда ты нас завел?!
— Земли сии Гипербореей называются, — подошел на помощь атаману Михайло Острожец. — Родина колдунов сильнейших и богов греческих. Чудесны же они тем, что главный день и главная ночь в здешних местах по два месяца тянутся, а небо светится чудесным образом, как в других краях не бывает. Седьмицу нам еще идти надобно, чтобы до цели добраться. Там и отдохнете.
Ватага снова загудела, но уже не так возмущенно. У людей наконец-то появилась некая определенность.
— Скажи хоть, куда ведешь, атаман?! — выкрикнул из толпы крупноносый воин в рыжем лисьем малахае и с такой же огненной бородой.
Егор осмотрелся по сторонам, оглянулся на купца:
— Я так полагаю, тут проболтаться уже некому? До шведов гонца с предупреждением никто не пошлет?
Острожец только рассмеялся.
— Вот и я так думаю, — кивнул Егор и громко признался: — Упсалу мы идем брать, столицу шведскую! Как по-вашему, где серебра больше найдется, в городе стольном али в деревенской избе? Вот то-то и оно!
Это известие вызвало у путников взрыв бешеного восторга. Недоверие разом смыло, словно набежавшей волной, некоторые ватажники стали обниматься, кто-то крикнул:
— Любо атаману! — и все остальные подхватили его клич: — Любо! Любо!
Только Черешня, пытаясь сохранить лицо, буркнул:
— Отродясь никто из Новгорода зимой на свеев не ходил…
— Ты сам-то понял, что сказал, Антип? — во весь голос переспросил его Егор. — Раз никто зимой на них ранее не ходил, это значит, что и нынешней зимой они нас не ждут!
Поутру обоз бодро двинулся через льды. Узнав о лакомой цели, воины поспешили вперед так резво, словно отдыхали целую неделю, и постоянно понукали давно выдохшихся лошадей. Однако и те послушно ускоряли шаг: большая часть провизии и фуража уже успела переместиться в животы, и повозки заметно полегчали.
В середине дня на берегу нежданно обнаружилась деревенька в три десятка дворов, стоявшая на холме над длинными причалами. Острожец повернул к ней, но останавливаться не стал — не хотел терять времени. Путевой день не закончился, а хорошо отдохнуть большому отряду тут все равно было негде.
Накатанный тракт скользнул между избами и повел путников дальше в поросшие темными борами холмы.
— Вижу, мы все-таки не в аду, атаман, — заговорил с Егором нагнавший головную телегу Осип Собачий Хвост. — И здесь люди живут.
— Так и в аду люди живут, — кивнул заозерский князь. — Очень долго живут. Если Библия не врет, все мы в этом когда-нибудь убедимся.
— Думаю, там все же изрядно теплее будет, атаман, — зябко поежился под стеганым тегиляем ватажник. — По такой погоде иногда прямо хочется на сковородке с маслицем погреться.
— Типун тебе на язык! — торопливо сплюнул и перекрестился Острожец. — Накликаешь еще…
— Так все едино там будем, Михайло, — небрежно отмахнулся Хвост. — Крестись, не крестись. Ты мне вот что скажи, гость торговый, как ты собираешься нас в Упсалу провести? Мы ведь здесь все ушкуйники, под парусом родились, на банках гребных выросли. Море Варяжское зимой тоже замерзает, купец!
— Под хреновым парусом вы родились, ушкуйник, — осклабился Острожец. — Море, знамо, подмерзает, да только не все. Обычно токмо до Луги или Наровы. Редко когда до Колываня[6]. Остальное же оно свободно. От Новгорода туда хода нет, это верно. Ан со стороны датчан — так иной раз аж до Або[7] в январе можно доплыть.
— Это да, — зачесал в затылке Осип. — Как-то не подумал. Ан все едино: как мы в него через замерзшие моря попадем?
— А тебе думать и не надо, — посоветовал купец, — у вас для этого атаман имеется. Он про таки вещи вспоминает, про каковые вроде как все и знают, да в голову себе не берут. Тебе название Териберка[8] о чем-нибудь говорит?
— Вот, черт! — схватился за голову ватажник и остановился. — Как же я сразу не догадался?!
Марта 1410 года
Териберка
Среди голых заснеженных холмов, из которых тут и там, словно обломки костей, выпирали глянцево-серые камни, человеческое селение совершенно терялось. Дерево в здешней тундре являлось большой ценностью, а потому дома, заборы, сараи, конюшни, причалы — все было сложено из камней. Деревянными оставались только крыши — ныне надежно спрятанные под толстым белым покрывалом. Вдоль берега лежали еще несколько сугробов странной формы — однако торчащие из них высоко вверх составные мачты позволяли сразу догадаться, что именно замели хлесткие северные ветра.
Жилые строения выдавали себя сизыми дымками, тянущимися из труб. Сюда, на самый край Земли, не добирались мытари ни княжеские, ни новгородские, податей на каждую трубу никто не налагал — а потому и топить «по-черному» никакого смысла северянам не имело. Ни в домах, ни в банях, ни в мастерских, в коих мореходы правили свои снасти и детали корабельной оснастки.
Териберка не была богатым поселением. Нищая тундра хотя и приносила промысловикам ценные песцовые шкурки, но большим прибытком не одаривала. Правда, здешние заливы и реки были щедры на самую разнообразную рыбу… Да вот беда — сбывать ее рыбакам не получалось, некому. Свое население маленькое, а на Большую землю везти далеко.
Казалось бы, и нет никакого смысла людям здесь оседать — ан наградил северный океан здешний порт уникальной особенностью: незамерзающим морем. Сам залив, конечно же, заковывался в ледовый панцирь с первыми холодами — однако чуть дальше, за белой полосой припая, даже в самые суровые морозы качались открытые соленые волны. Каждый год на долгие зимние месяцы Териберка превращалась в единственный порт, через который огромная Русь могла поддерживать связь с внешним миром.
Разумеется, путь сюда был дальний и очень неудобный. Но если уж случилась у человека нужда отправиться в западные страны, не дожидаясь весны, — хочешь не хочешь, а к здешним причалам доберешься. Длинный, но безопасный путь. Ехать через Литву, Польшу, Священную Империю, может статься, и ближе — однако порезанная многими границами, раздираемая постоянными войнами и знаменитая грабежами Европа могла показаться удобной дорогой только человеку с очень маленьким багажом и длинным, хорошо тренированным клинком.
Укрытая бархатистой полярной ночью, освещенная широкими небесными сполохами Териберка спала, и даже прибытие длинного ратного обоза не смогло потревожить ее покоя. Ватажники, вымотанные полуторамесячным переходом, разомлевшие после бани и принявшие с устатку по паре ковшей крепкого хмельного меда, спали, словно младенцы, вопреки обыкновению не затевая ни споров, ни драк. Князь Заозерский тоже спал, завернувшись в громадную шкуру белого медведя, на полатях в доме Игнатия Трескача — местного старосты и самого богатого из здешних купцов.
Сам Игнатий, в толстой вязаной фуфайке из небрежно выделанной шерсти, сидел возле открытой печи, в которой полыхал то ли высушенный, то ли вымороженный топляк, и привычно увязывал мозолистыми пальцами крученный из конского волоса шнур в крупную ячею. Лицо северянина было таким же грубым, как и ладони — шершавым, словно покрытым мозолями. Пробить такую шкуру мог только крепкий и толстый волос — потому и борода у Трескача оказалась короткой и реденькой, неразборчивого цвета, да еще и с проседью. Напротив хозяина устроился на табурете Михайло Острожец и, подставляя лицо идущему от огня жару, не забывал убеждать старосту:
— Верное это дело, друже. Я в успехе настолько уверен, что, видишь, сам с ватагой иду, а не просто серебро вкладываю.
— Атаман Егор… Важников-Ватажников… — напряг память северянин. — Не-а, никогда не слышал.
— Откель же тебе услышать в этой глухомани, коли он всего год назад на Волге объявился!
— Год назад объявился-то, ан я ему зараз все свои корабли и живот в придачу доверить должен? Ты пошто смехом-то зовешь, Михайло? Так дела не делаются, — покачал головой Трескач. — Не дам я вам ни кочей, ни кормчих своих. Загубите-то вы их, с чем тогда останусь?
— А на что тебе кочи, Игнатий, коли на берегу гниют? Корабль доход приносить должен, а иначе его и строить ни к чему.
— Так и приносят-то, Михайло, о том не беспокойся. Не гляди, что снегом занесены. Причалы ныне, может, и пустуют-то, ан тракт, сам видел, накатан. Че ни седьмица, путники богатые али люди торговые с дорогим товаром сюда добираются-то, за перевоз звонким серебром платят. Прибыток, статься, и небольшой, да надежный.
— Коли рисковать не хочешь, купец, — пожал плечами Острожец, — тогда продай кочи. На себя все страхи заберу.
— Кочи бы я, может-то, и продал, — сказал северянин. — Будет лес — заместо старых новые настругать недолго. Да вот кормчего-то хорошего из бревна не вырежешь, кормчего-то сорок лет растить надобно, ан еще неведомо, каковым станет. Научится море чувствовать — али токмо по спискам отцовским мимо берегов ползать сможет? Без кормчих любые ладьи лишь на дрова годятся. Кормчих же тебе отдать больно дорого-то выйдет. Коли не вернутся, мне тогда разве в монастырь-то уйти останется, грехи пред семьями их замаливать.
— Хочешь сказать, три сотни ватажников, что сюда больше месяца через земли ледяные шли, ныне из-за сумнений твоих назад повернуть должны? Трудно им такое сказать будет, — задумчиво произнес Острожец. — Могут обидеться…
— Ты, на-ко, угрожаешь мне, Михайло? — остановив плетение, поднял голову северянин.
— Нет, Игнатий. Это я так, грущу. Не понимаем мы друг друга. А ведь так хочется добром все решить. Хватит уже цену набивать, друже. Скажи прямо, сколько ты за кочи свои с командами просишь? Письмо тебе закладное напишу, и оба довольны останемся.
— Ужа заместо серебра звонкого ты теперь пустую грамотку предлагаешь?
— Ты шути, да палку-то не перегибай! — повысил голос Острожец, мгновенно став из ласкового собеседника суровым мужем. — Наш род в Ивановском сто вторым коленом уже стоит, и еще ни разу никто в бесчестности нас не обвинял! Даже если меня завтра море сожрет, по отписке моей серебро в любой час завсегда отпустят без единого промедления! Цену свою говори, Игнат, и покончим с этим!
— Не так просто с сим определиться-то, Михайло, — в задумчивости вернулся к плетению сети Трескач. — И тебя обидеть, прямо молвлю, не хочется. И самому без дела остаться-то не с руки…
Тут внезапно распахнулась дверь, и в облаках белого пара в дом вломились сразу полтора десятка человек как безусых юнцов, так и мужиков с заиндевевшими бородами. Меховые куртки и штаны, сшитые с сапогами из оленьей кожи в единое целое, выдавали в них местных жителей — на Большой земле никто и нигде так не одевался.
— Атаман ватажный-то у тебя, сказывают, Игнатий? Верно-то?
— Здесь я… — проснувшись от шума, сел на полатях Егор, глядя на незнакомцев сверху вниз и пытаясь незаметно нащупать в складках шкуры пояс с оружием. — Чего надобно?
— Челом тебе бьем, атаман! — Мужики один за другим скинули шапки. — Возьми-то нас в ватагу свою! Честь по чести служить-то тебе будем, любую волю исполнять станем, ровно отцовскую! Не гляди, что не воины. Храбрости любому-то из нас не занимать, море Ледовитое трусов не носит. А гарпуном из нас каждый гусю-то в гузку со ста шагов попадет.
— На-ко Клим! Волох! Гагар! — в изумлении поднялся со своего места северянин. — Вы, никак, обезумели-то все разом? О, проклятие… Да вы пьяны!
— Они Упсалу-то брать идут, кормчий! Саму Упсалу свейскую! За един поход каждый-то больше серебра поимеет, нежели мы всем обществом за всю жизнь добываем! — перебивая друг друга, горячо заговорили северяне. — Богачами знатными-то враз станут!
Похоже, попировавшие после бани ушкуйники провели среди местных обитателей неплохую «воспитательную работу». Похвастались своей веселой жизнью, про неудачи умолчав, а успехи и доходы приукрасив, насколько совести хватило.
Причем с совестью у речных разбойников, как известно, не очень…
— Пожалуй, кормчих я себе как-нибудь найду, Игнат, — нагло осклабился Михайло Острожец. — Мне бы теперь токмо кочами разжиться, об остальном не беспокойся.
— Леш-ш-шой… — не выдержав, аж зашипел на своих земляков Трескач. — О добыче-то они вам, стало быть, сказывали? А о виселице-то для татей, случайно, не помянули? Чем они с кочей наших-то воевать намерены? Нет? Так спросите, олухи-то! Скажи нам, атаман, как мимо Стекольны-то к Упсале прорываться намерен, ничего, однако, окромя луков и гарпунов-то, не имея? Свеи в ту крепость и самострелов, и пушек огненных немало ужо понаставили-то. Этаких бахвалов токмо и ждут.
— Стекольна? — удивился Егор, спрыгнув с полатей с поясом в руке. — То есть Стокгольм? А его разве уже построили?
— Ужа-то, вы это видели?! — всплеснул руками северянин. — Незнамо куда с сотней хвастунишек-то рвется и ни о чем даже-то не спрашивает! Да Стекольну еще ярл Биргер отстроил, дабы озеро-то Меларен от набегов русских оборонить. С тех самых пор до Упсалы еще никому-то добраться не удавалось.
— Михайло, я же спрашивал, где сейчас у свеев столица? — попытался разобраться в этой несуразности князь Заозерский. — И ты мне сказал…
— Нет, княже, Стекольна город большой, никто не спорит, — повернулся к нему Острожец. — На четырнадцати островах стоит, крепость там сильная, порт большой. Да токмо в нем немцы ганзейские заправляют, свеям никакой воли не дают. Короли тамошние в нее даже не заглядывают, ибо позор изрядный. Какой же это стольный город, когда у тебя власти в нем никакой?
— Ганзейские купцы? — встрепенулся Егор. — Так это как раз то, что надо! Уж кто-кто, а они на нехватку золота никогда не жаловались.
— Па! Вы посмотрите-то на него, други! — обратился к своим землякам северянин. — Он ни про Упсалу-то, ни про Стекольну ничего не знает, ан ужо с ходу одолеть собирается! Пустозвон-то он и трепач. На-ко, как вы токмо подумали свои головы ему доверить?
— Как ты меня назвал? — Князь выдернул из ножен саблю и вскинул перед собой, наставив Трескачу в горло. — Повтори, я не расслышал.
— Постой, постой, княже, не гневайся! — метнулся вперед Острожец, выдернул своего знакомца из-под клинка, быстро вытолкал за дверь и выскочил следом. Постучал кулаком северянину по лбу: — Жить надоело, Игнат? Это же не боярин княжий, это ватаги ратной атаман. Ушкуйники глупца и труса за родовитость одну в вожаки себе не выберут. И рубиться он умеет без жалости, и города брать. И жену свою из невольниц в княгини на Воже-озере посадил.
— Анде как же так-то можно, Михайло? — растерянно спросил северянин. — Он же не ведает, не понимает-то ничего вообще! Куда идет, на кого-то, с какой силой столкнется-то? Ты же с ним, ровно-то с писаной торбой, носишься!
— Удачлив он, Игнатушка. Везуч. А везение, сам знаешь, любое умение и талант ратный переплюнуть способно, — развел руками Острожец. — Потому на него капитал весь и ставлю. Странен наш атаман. Иной раз простых вещей не понимает, а порою никому не ведомые тайны определяет с легкостью. И везуч, везуч бесов сын до невероятности!
— Удача-то, она капризуля, — Трескач, зачерпнув снега, отер лицо. — Сегодня она здесь-то, ан завтра отвернулась.
— Вот и нужно за хвост ее хватать, пока рядом, — похлопал северянина по плечу Острожец. — Не тебе меня учить, как верно серебро пристраивать. Вот посмотри на себя. Так хорошо начинал, все в твоей власти было. И гляди, до чего доторговался? Ни кормчих, ни кочей, ничего ныне во власти твоей. Порешит тебя князь во гневе — и никто его не осудит. Сам ведь язык распустил, оскорблять начал… — Купец поежился, похлопал себя ладонями по плечам: — Ой, не поболтаешь тут у вас на воздухе. Холодно… — И Острожец нырнул обратно в дом.
Трескач вошел следом, поклонился:
— На-ко, лешшой… Не гневайся-то, княже, не хотел ничего-то обидного молвить. От и Михайло-то сказывает, ему ерунда-то какая послышалась. Ан я ведь-то ни единого плохого-то слова не сказывал. Про решительность-то твою молвил да про преданность тебе-то воинов твоих. Балуешь ты их, наверное-то, много, коли так преданы все до единого.
— Видать, и вправду послышалось, — опустил клинок Егор, который тоже не особо жаждал проливать человеческую кровь. — Бывает. Так что с кочами? Корабли ты нам дашь?
— Имею о сем две оговорки-то, княже, — хмуро ответил северянин. — На море-то я командую, и никто более. Слушать меня с первого слова-то без пререканий.
— Тебя слушать? — не понял Егор. — Ты что, с нами хочешь поплыть?
— Мне без кораблей-то своих делать на земле-то нечего, — обреченно махнул рукой северянин. — Охти-мнециньки! Продать-то их вам — без кочей останусь. За долю отдать — опять-то без кочей. Загубите в походе-то — тем паче без них. Как ни крути, все едино выходит-то сиротой без дела маяться. Уж лучше-то вместе с ними пропаду, коли-то жребий такой выпал.
— Какое условие второе?
— Обычное. На корабли-то половина добычи.
— Одну пятую, — отрезал атаман.
— Анде как же пятину, коли-то завсегда хозяину снаряжения…
— Не торгуйся, Игнатий, — качнувшись вперед, посоветовал северянину на ухо Острожец. — Плохо это у тебя получается. Прогадаешь.
— Охти-мнециньки… Ладно. Пятину, — смирился Трескач.
— По рукам? — Егор протянул ему открытую ладонь.
— Погодь, — северянин снял с крюка у двери меховую куртку. — Сперва-то схожу, погадаю.
Атаман с купцом переглянулись, Михайло пожал плечами. Остальные мужчины посерьезнели и расселись по чурбакам, скамьям и табуретам возле стола.
Хозяина дома не было долго. Наконец после длинного тонкого завывания, он сильным ударом толкнул дверь, тут же отряхнулся, громко хлопая себя по бокам.
— На-ко ты впрямь удачлив, ушкуйник-князь, — провозгласил Трескач. — Петухи-то с коровами спят, из свинарника-то ни звука, Полунощник на первую же зарубку-то откликнулся. Твоя взяла, поутру-то отправляемся. Эй вы, дармоеды! — прикрикнул северянин на земляков. — Ну-ка, бегом корабли чистить! Трюмы проверьте, масло-то и припасы походные. Для гостей наших-то еды загрузите на восемь седмиц-то пути, и льда пресного с озера-то нарежьте. Снасти подтянуть, паруса просалить… Ну, вы и сами-то знаете. Бегом, бегом, что расселись-то, как клуши вяленые?!
Мужчины, поднявшись, заторопились к выходу.
— И когда у вас утро наступает, Игнат? — поинтересовался Острожец.
— А как выспимся-то, так и утро, — ответил Трескач. — Ты тоже-то на берег ступай да указывай, какие из повозок-то твоих на борт выгружать, а каковые-то под скалой можно оставить. Мне, чего там у тебя под рогожами, неведомо…
Исходя из определения северянина — утро для Егора уже наступило. Поэтому забираться обратно на полати он не стал. Не спеша оделся, не поленившись натянуть и меховые штаны, и войлочный поддоспешник, и теплый волчий налатник, водрузил на голову лисий треух, подозрительно похожий на плохо скроенную ушанку без завязок. И тем не менее, когда вышел, заполярный холод моментально пробрал его до костей, всасываясь в рукава и за воротник, пробивая тонкие подошвы сапог.
Северяне же, наоборот, куртки посбрасывали, торопливо готовя кочи к плаванию. Расчищенные от снега, знаменитые северные корабли больше всего напоминали пузатые торговые ладьи, но поставленные на толстые полозья — мощные брусья шли под брюхом справа и слева от киля, без всяких стапелей удерживая вытащенный на берег корпус в ровном положении. К борту были прислонены широкие сходни с набитыми на них поперечинами, и моряки как раз закатывали по ним бочки с неведомым содержимым. Здесь же стояли сани с мороженой курятиной — видимо, ее тоже предполагалось перегрузить в трюм.
Затянув бочки наверх, северяне замялись, после чего большинство пошло к саням, а трое мужиков, отделившись от прочих, старательно оправились, одергивая фуфайки и подтягивая пояса, раскатывая рукава и притоптывая коричневыми мохнатыми бахилами. Затем двинулись к Егору, остановились в трех шагах, торжественно поклонились:
— Не вели казнить, княже, вели-то слово молвить. Интересуется общество, даровал ли ты нам-то милость прошеную, принял ли мужей местных-то в рать свою, супротив схизматиков собравшуюся?
Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.
Егор задумался. Расхрабрившиеся северяне, как ни крути, были людьми мирными. Промысловики, рыбаки, охотники. Привычки резать глотки без колебания не имели. Однако же понимал атаман и то, что хороший стимул сделает моряков куда более старательными работниками. Да и дел на войне даже мирным людям всегда хватает.
— Передайте обществу, в равных правах с прочими ватажниками идут, — решился он. — Но только на берегу и при сечах слушать меня, как отца родного! Любой приказ исполнять, как бы страшно это ни было!
— Не сумневайся-то, княже! — обрадовались мужики. — Мы к порядку привычные-то. Не подведем!
Они уже собирались вернуться к остальным, когда Егор спохватился:
— Стойте! Первое поручение у меня уже есть. Груз у меня особый с собой. Надобно его на то судно погрузить, на котором я со старшим кормчим пойду.
— Все сделаем-то, не беспокойся, княже, — заверил средний из мужиков, чернобородый и с бритой головой, кивнул соседу, такому же чернобородому, но с белой выцветшей кожей и глубоко сидящими узкими глазами: — Гагар, проследи.
Егор усмехнулся. Он почему-то думал, что Гагаром местный купец кличет большеухого и веснушчатого мальчишку лет семнадцати, с голубыми, как у Елены, глазами.
— Клим, с нами-то пошли! — махнул рукой мужчина.
Бросив рогожу с курятиной обратно на сани, на призыв подбежал тот самый лопоухий паренек:
— Че звал, дядя Гагар?
— Пойдем, князь нам возок-то особый покажет. Товар из него на Бычий коч перегрузить-то надобно.
— Надо — погрузим, — деловито подтянул штаны мальчишка.
— И ты тоже гарпун метать умеешь? — спросил его Егор, направляясь к собравшемуся под обрывистым склоном ближнего холма обозу.
— А как же! — стараясь говорить низким голосом, подтвердил паренек. — У нас, поморов-то, каждый муж сему искусству-то сызмальства обучен.
— Так вы поморы?
— По морю-то ходим. Стало быть, поморы.
— Логично, — согласился Егор. — А кто такой Полунощник, ты знаешь?
— Ветер, что на север-то и закат дует. Под него из бухты выходить-то зело удобно, и в море отправляться. А ты отчего-то спрашиваешь?
— Да купец ваш, Трескач, сказывал, будто тот ему откликнулся. А я все не мог понять, кто это такой?
— Тс-с-с! — прижал палец к губам паренек. — Про то вслух-то не сказывай. Погоду спугнешь!
— Да? — вскинул брови Егор.
— Люди сказывают, род Трескача колдунам-то лопарским души баб своих продал в обмен на дощечку-то ветряную, — громко прошептал Клим. — С тех пор когда они в море ветер-то зовут, Шелонник там, Обедник, Побережник, али еще какой, те откликаются и на помощь приходят. А бабы у них в роду-то все злющие. Оно и понятно, коли-то бездушными растут. Их токмо ради приданого рыбаки замуж и берут. Иначе все до единой-то в девках бы ходили!
— Так у вас что, каждый ветер имя свое имеет? — атаман остановился возле саней с порозами.
— А как же! Мы к ним со всем-то уважением. Но токмо зазря вслух лучше-то не поминать. Услышат — придут все вместе, буря-то случится. Буянить до тех пор станут, пока-то не разберутся, кому оставаться, а кому за море уходить.
— Вот эти игрушки мне нужны будут в походе, — указал на рогожу Егор. — Вещи хрупкие, вы с ними осторожнее.
— Не беспокойся, княже. Даже снежинки-то с добра твоего не слетит. Мы свое дело знаем.
Это было правдой. За считаные часы поморы привели в порядок и полностью загрузили пять кочей, три из которых были двухмачтовыми, в полтора раза крупнее новгородских немаленьких ладей. Когда низкое северное солнце скатилось за горизонт — маленький флот порта Териберка уже был готов к выходу в дальний опасный поход.
Новым днем вошедший в раж купец Трескач поднял и своих земляков, и ратных гостей еще затемно. За неимением просторной церкви вывел всех к поставленному на берегу кресту, сам же прочитал молитву, призывая милость Христа к себе, своим спутникам и их начинанию, после чего все вместе люди отправились к кораблям.
Сходни с бортов были убраны, вместо них висели широкие веревочные лестницы.
— Нам бы только-то их с места сдвинуть, — деловито поплевал на ладони идущий слева поморец. — А там сама пойдет.
Облепив кочи, словно муравьи, по команде Игнатия люди дружно навалились на борта первого корабля, самого большого:
— На велику силу дружно, поднатужились!
Послышался треск, огромная крутобокая туша дрогнула, чуть двинулась, разрывая ледяную корку, приклеившую ее к берегу, и дальше действительно сама с легкого уклона заскользила на лед бухты. Ватага перешла к соседнему кочу, нажала — и тоже с первой попытки столкнула с места. К тому моменту, когда утренние лучи осветили горизонт, команды уже торопливо забирались на палубы. Хотя Егор никак не понимал: зачем? Ведь суда пусть и не находились на берегу — но все равно на воду спущены не были, стояли на льду.
— Поднять паруса! — закричал Трескач, направляясь к кормовому веслу. Местоположение кораблей его, похоже, ничуть не волновало.
Егор открыл рот… И тут же закрыл, вспомнив, что на коче обещал во всем слушаться кормчего.
Поморы тем временем потянули канаты, разворачивая на мачтах белые полотнища. Те тут же выгнулись под порывами попутного ветра, скрипнули — скрипнул и лед под днищем. Коч качнулся, зашипел полозьями, заскользил по жалобно трещащему припаю, стал неожиданно резво разгоняться. Берега бухты поползли назад, корпус пару раз подпрыгнул на низких торосах, высек бортом белую крошку из стоящей торчком льдины, выскочил из бухты в открытое море, буквально долетел до края ледяного поля и с плеском врезался в пологую длинную волну.
Игнатий тут же переложил руль, уходя в сторону, медленно двигаясь вдоль кромки льда. Дождался, когда с припая на воду соскользнут остальные корабли его полярной эскадры.
Операция «отчаливания» прошла без накладок, и кормчий снова резко повернул прави́ло, ловя ветер и обгоняя остальные корабли, уводя их за собой в открытый океан, долгой пологой дугой поворачивая к западу.
Не успел Егор прийти в себя после столь фантастического способа отчаливания поморских судов, как они удивили его еще одной потрясающей способностью.
Оказалось, что все они отапливаются!
Не целиком, конечно же, однако в носовом отсеке, в сужающихся вперед помещениях для команды, имелась самая настоящая, сложенная из камня и хорошо промазанная глиной добротная печь с выходящей наверх трубой из выдолбленного дубового ствола. В печи можно было готовить горячую пищу, что в студеном море само по себе казалось чудом, возле нее можно было сушить промокшую одежду, отдохнуть в тепле после вахты на обледенелой палубе… В общем — настоящее сокровище!
Каютка на носу была небольшой, рассчитанной всего человек на десять — а потому ватажникам удобствами пришлось меняться. Четыре десятка — вольготно наверху, под ледяным ветром и солеными брызгами, остальные, стиснувшись, как кильки в банке, в тепле. А потом — наоборот.
Игнатий Трескач на море чувствовал себя куда увереннее, нежели на берегу: стоял, словно вросший в палубу, широко расставив ноги и пропустив прави́ло под мышкой, поглядывая то на небо, то по сторонам и ничуть не беспокоясь по поводу того, что берег давно скрылся за горизонтом, а на пути то и дело встречаются обширные ледяные поля, обсиженные ленивыми тюленями.
— Не заблудимся? — осторожно поинтересовался у северянина князь Заозерский.
— Дальше берег — меньше скал, — не моргнув глазом, ответил помор. — Коли-то ветер не переменится, завтра к полудню-то влево повернем. Там и посмотрим.
Океанский маршрут и вправду давал немалое преимущество: кочи могли идти под всеми парусами даже ночью, не опасаясь наскочить на мель или берег. Корабелы вывесили за корму и на кончики мачт масляные лампады, дабы не потеряться во мраке, и продолжали штурмовать одну волну за другой, которые раскачивали спящие команды словно в гигантских колыбелях.
Егор ушел в каюту уже глубоко за полночь, когда глаза начали слипаться. Ему как атаману выделили гамак, но на завтрак князь получил ту же еду, что и все: кусок тушеной рыбы в соусе из какой-то крупянистой пакости и ковш чуть разведенной вином воды.
Когда он поднялся наверх, кочи уже шли прямо на солнце. Видимо, Трескач решил повернуть к югу раньше, чем вчера намеревался. У штурвала ныне стоял Гагар, борода которого развевалась на ветру, подобно маленькому адмиральскому вымпелу, купец же, поглядывая на горизонт, прокручивал в руках длиннейший пергамент, смотанный в рулон и густо исписанный. Помимо букв на нем имелись и простенькие рисунки в виде темных силуэтов.
Атаман, ничего не говоря, встал к другому борту — не хотел отвлекать занятых прокладкой пути корабельщиков.
Где-то через час Игнатий стал тихонько ругаться себе под нос, но вскоре встрепенулся:
— Вот-то он! — Он указал вперед, где над горизонтом появилась неровная линия с приметным провалом в одном из мест. — Остров Магерё!
Трескач бодро сбежал вниз, в свою каморку, почти сразу вернулся — но уже без свитка, встал к рулю, хлопнув Гагара по плечу:
— Ступай-то, отдыхай.
— Долго нам еще плыть? — поинтересовался Егор.
— Лешшой! Не задавай-то морю таких вопросов, атаман, — покачал головой кормчий. — Сглазишь.
Кочи снова полого отвернули в открытый океан, однако через несколько часов опять приблизились к суше. Кормчий определился с местом, вновь отвернул, на этот раз куда круче.
— Впереди острова, — пояснил он для Егора.
— Ушкуи!!! Ушкуи! — неожиданно закричал кто-то с коча, идущего сзади и немного левее.
Князь быстро подошел к левому борту, оглядывая горизонт, но кормчий оказался глазастее:
— Вон они, сзади, — указал Игнатий рукой. — Без парусов идут, оттого над водой почти не видно.
— Откуда здесь ушкуи? — Егор старательно пялился в указанном направлении, но ничего не различал.
— Нурманы-то, — сладострастно ответил помор, облизнув губы. — Они мыслят-то, торговый караван-то заметили, слишком близко-то к берегу забредший. Подождем немного-то и уйти попытаемся.
— Зачем? — оглянулся на него князь.
— Дабы-то не спугнуть, — ухмыльнулся кормчий.
— Понятно! — Атаман оттолкнулся от поручней и быстро прошел к передней каюте, по пути пиная дремлющих ватажников: — Тревога! К оружию! Подъем! Надевайте доспехи! — Наклонился в люк теплого жилого трюма и крикнул еще раз: — Тревога! Готовьтесь к бою.
О себе Егор как-то не задумался — однако верный Федька сообразил вынести ему на палубу кольчугу, шлем и щит. Вооружившись, атаман прогнал паренька в трюм, велев следить, чтобы никто не отсиделся во время схватки, — но на деле спасая от мечей знаменитых викингов. Кого еще можно застать на длинных и низко сидящих лодках возле побережья будущей Норвегии? Да и не ушкуи это наверняка были, а самые настоящие драккары!
Ватажники, таясь за бортами, через отверстия для слива воды изредка выглядывали наружу, следя за приближающимся врагом. Знаменитые морские разбойники нагоняли пузатые парусники стремительно, как стоячих. Драккаров было всего три, и они явно нацелились на самую соблазнительную добычу: двухмачтовики.
Кочи, отвернув в море, драпали с безнадежной отчаянностью. На корму выскочили поморы с луками, стали пускать редкие стрелы. Нурманы, выставив на нос несколько воинов, прикрылись щитами — и тем самым только лишили себя хорошего обзора.
— Пусть ребята веслами помашут, — улыбнулся Егор сидящему напротив, прижавшись к борту, Осипу Хвосту. — Чем сильнее устанут, тем нам проще.
Его бил мелкий озноб. Хорошо знакомый мандраж перед подзабытым за последние месяцы ощущением огня в крови, вспыхивающего, когда его сабля скрещивается с клинком врага, когда видишь рядом чужое оскаленное лицо, горящие ненавистью глаза и чувствуешь, что скользишь по самой грани жизни и смерти. Перед ощущением безграничного восторга, когда понимаешь, что соскользнул с этой грани, оставшись здесь, по эту сторону бытия. Перед ощущением силы и всемогущества, добываемым в схватке с самой смертью, на полном пределе своих возможностей и воли.
Того самого чувства, ради которого когда-то он ходил на аттракционы, добывая глоток адреналина при падении с «башни смерти» или катании на «американских горках». Но только в тысячу раз более сильного, поскольку в парках ему гарантировали не только немножко страха, но и полную безопасность. Здесь же все было с точностью до наоборот.
Осип улыбнулся в ответ, быстро выглянул в отверстие, тут же отпрянул назад и вытащил меч:
— Уже близко. Сейчас бросят кошек.
Опытный ушкуйник откатился от борта, Егор последовал его примеру — как и многие другие ватажники. Это было сделано вовремя: в воздухе мелькнули металлические крючья с длинными отрезками цепей — чтобы не обрубили, — упали на палубу, скребнули по ней, отползая назад, и напряглись, уцепившись за край борта.
— Ну, наконец-то! — Ватажники, выпрямляясь, сомкнули ряды и выставили клинки.
Из-за борта послышался устрашающий вой, почти сразу через борт стали переваливаться орущие во всю глотку грабители: в большинстве даже без шлемов и доспехов, только в кожаных куртках, а то и вовсе, несмотря на мороз, обнаженные по пояс.
— Привет, — ласково поздоровался с незваными гостями Егор. Озноб исчез, как отрезало. Он был холоден и спокоен, и только по жилам его бежал кипяток, заставляя улыбаться в предвкушении боя.
Грозный вой резко оборвался. Нурманы, увидев вместо нескольких испуганных торговцев толпу веселых воинов, растерянно опустили оружие.
— Вперед! — скомандовал Егор и, пока бандиты не начали сигать обратно за борт, первым ринулся в атаку.
Против восьмидесяти ватажников нурманов оказалось слишком мало — атаман ни на одного не успел даже замахнуться. Зато первым подскочил к борту и тут же спрыгнул на гребные банки крепко принайтовленной к борту лодки.
Здесь подобного сюрприза тоже не ожидали — пяток гребцов были слишком заняты увязыванием веревок, чтобы смотреть наверх.
— Х-хо! — Не дожидаясь, пока на него обратят внимание, атаман рубанул ближайшего викинга по голове, кинулся на второго. Тот успел подхватить с палубы гарпун, резко ударил в Егора — но князь подставил щит. Наконечник с треском пробил доски, пройдя их почти насквозь, и накрепко застрял в древесине. Егор, не теряя времени, присел на колено и снизу, из-под щита, вогнал свой клинок врагу в живот.
Больше он ничего сделать не успел — следом посыпались остальные ватажники и моментально выбросили нурманов за борт.
— Ушкуй, атаман! — одобрительно похлопал ладонью по краю борта Осип Хвост. — Настоящий ушкуй. Что делать будем?
— Мачта здесь! — крикнул с кормы взъерошенный Федька, вопреки приказу оказавшийся в гуще схватки. — И парус сложен.
— Так что скажешь, атаман? — снова нетерпеливо спросил Осип.
— Чего-чего? Не бросать же добро, коли Господь решил одарить этаким подарком. Отбери человек двадцать, и обживайте.
— Ага! — В момент повеселевший ушкуйник полез по веревке наверх, крикнул через борт: — А ну, кому тут давиться надоело? Айда ко мне!
Никакой добычи на захваченных лодках победители не нашли — если не считать таковыми несколько гарпунов, один лук, потертые мечи с топориками и несколько старых доспехов. Викинги не взяли в море даже воды. «Очень уж в погоню за купцами торопились», — съехидничал по этому поводу Трескач. Однако для засидевшихся на берегу ватажников ушкуи сами по себе стали настоящим сокровищем. Тесной каморке, пусть даже и теплой, было не сравниться с гребной банкой, ощущением близкой — рукой достать можно — воды, ветром в лицо и полощущимся над самой головой своим парусом.
Где-то за час ушкуйники освоились с новыми кораблями, подняли и закрепили растяжками мачты, подняли паруса и ринулись в погоню за медлительными кочами, чтобы пристроиться в кильватере поморской эскадры.
Оставшиеся семь дней пути идущие с попутным ветром корабли больше никто не беспокоил.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Воевода предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
4
Вопреки слухам о решительной замене язычества христианством еще князем Владимиром, новая и старая религии надолго составили вполне мирный симбиоз, при котором обряды свадеб или отпеваний священники и волхвы проводили вместе, языческие праздники получали христианское освящение, многие нательные амулеты вплоть до XVIII века имели на себе с одной стороны христианский крест, с другой — змеевик солнцеликого Хорса. Причем симбиоз сохранялся не только на бытовом уровне. В XVII веке святые отцы поместили языческий змеевик на иконостас Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры — и глазом не моргнули.
