Неточные совпадения
Басов. Знаешь… надо бы тебе чем-нибудь заняться, дорогая
моя Варя! Ты вот все читаешь… очень много читаешь!.. А ведь всякое излишество вредно, это — факт!
Влас (входит, в руках его старый портфель). Вы скучали без меня,
мой патрон? Приятно знать это! (Суслову, дурачливо, как бы с угрозой.) Вас ищет какой-то человек, очевидно, только что приехавший. Он ходит по дачам пешком и очень громко спрашивает у всех — где вы живете… (Идет к сестре.) Здравствуй,
Варя.
Ольга Алексеевна. Я, кажется, на всех нагнала тоску? Точно сова ночью… о боже
мой! Ну, хорошо, не буду об этом… Зачем же ты ушла,
Варя? иди ко мне… а то я подумаю, что тебе тяжело со мной.
Ольга Алексеевна. Боже
мой! Когда при мне говорят что-нибудь строгое, обвиняющее… я вся съеживаюсь… точно это про меня говорят, меня осуждают! Как мало в жизни ласкового! Мне пора домой! У тебя хорошо,
Варя… всегда что-нибудь услышишь, вздрогнешь лучшей частью души… Поздно уже, надо идти домой…
Басов.
Варя! Какой клев! Изумительно! Доктор, при всей его неспособности, и то — сразу — бац! Вот какого окуня!.. Дядя — трех… (Оглядывается.) Ты знаешь, сейчас иду сюда, и вдруг — представь себе! Там, около беседки, у сухой сосны, Влас на коленях перед Марьей Львовной! И целует руки!.. Каково? Голубчик
мой, скажи ты ему — ведь он же мальчишка! Ведь она ему в матери годится!
Басов.
Моя жена?
Варя? О! Это пуристка! Пуританка! Это удивительная женщина, святая! Но — с ней скучно! Она много читает и всегда говорит от какого-нибудь апостола. Выпьем за ее здоровье!
Басов. Но я преимущественно портвейн… Не осуждай меня,
Варя! Ты всегда говоришь со мной так жестко и строго, а я… я человек мягкий… я все люблю нежной любовью ребенка… дорогая
моя, сядь здесь!.. И поговорим, наконец, по душе. Нам нужно поговорить…
Басов. Обо мне? Я — выше сплетен… Пускай говорят все, что угодно! Но меня удивляет, что ты,
Варя, ты,
моя жена…
Калерия. Не надо.
Варя, чему это я обязана? Такой интерес к
моим стихам ужасает меня.
Калерия. Ну, я буду читать.
Мои стихи постигнет та же участь, как и твои слова,
Варя. Все поглощается бездонной трясиной нашей жизни…
Марья Львовна. Боже
мой, это разложение какое-то! Точно трупы загнили… Идите,
Варя, отсюда!
Неточные совпадения
— А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды, я и начал ткать сукна, да и сукна толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают. Рыбью шелуху, например, сбрасывали на
мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я начал с нее
варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так.
Катерина. Эх,
Варя, не знаешь ты
моего характеру! Конечно, не дай Бог этому случиться! А уж коли очень мне здесь опостынет, так не удержат меня никакой силой. В окно выброшусь, в Волгу кинусь. Не хочу здесь жить, так не стану, хоть ты меня режь!
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на
моей шкуре сидит,
мое мясо
варит,
мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.
И они позвали его к себе. «Мы у тебя были, теперь ты приди к нам», — сказали они и угощали его обедом, но в своем вкусе, и потому он не ел. В грязном горшке чукчанка
сварила оленины, вынимала ее и делила на части руками — какими — Боже
мой! Когда он отказался от этого блюда, ему предложили другое, самое лакомое: сырые оленьи мозги. «Мы ели у тебя, так уж и ты, как хочешь, а ешь у нас», — говорили они.
Мимо меня бесшумно пролетела сова, испуганный заяц шарахнулся в кусты, и сова тотчас свернула в его сторону. Я посидел немного на вершине и пошел назад. Через несколько минут я подходил к юрте. Из отверстия ее в крыше клубами вырывался дым с искрами, из чего я заключил, что
мои спутники устроились и
варили ужин.