Неточные совпадения
Однако я хватаю эти слова
и, стараясь уложить их в
стихи, перевертываю всячески, — это уж окончательно мешает мне понять, о чем рассказывает книга.
В те годы я был наполнен
стихами бабушки, как улей медом; кажется, я
и думал в формах ее
стихов.
Он показывал гостям
и покупателям грязные картинки, давал — желающим — списывать бесстыдные
стихи.
Нравятся мне
стихи Стружкина, графа Мементо-Мори, а женщины,
и старая
и молодая, утверждают, что
стихи — балаганство.
Пушкин до того удивил меня простотой
и музыкой
стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной
и читать ее было неловко. Пролог к «Руслану» напоминал мне лучшие сказки бабушки, чудесно сжав их в одну, а некоторые строки изумляли меня своей чеканной правдой.
мысленно повторял я чудесные строки
и видел эти, очень знакомые мне, едва заметные тропы, видел таинственные следы, которыми примята трава, еще не стряхнувшая капель росы, тяжелых, как ртуть. Полнозвучные строки
стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою — легкой
и приятной,
стихи звучали, как благовест новой жизни. Какое это счастье — быть грамотным!
Великолепные сказки Пушкина были всего ближе
и понятнее мне; прочитав их несколько раз, я уже знал их на память; лягу спать
и шепчу
стихи, закрыв глаза, пока не усну. Нередко я пересказывал эти сказки денщикам; они, слушая, хохочут, ласково ругаются, Сидоров гладит меня по голове
и тихонько говорит...
И начала спрашивать, какие
стихи понравились мне.
Беранже возбудил у меня неукротимое веселье, желание озорничать, говорить всем людям дерзкие, острые слова,
и я, в краткий срок, очень преуспел в этом. Его
стихи я тоже заучил на память
и с великим увлечением читал денщикам, забегая в кухни к ним на несколько минут.
Иногда офицер пел
и читал
стихи глуховатым голосом, странно задыхаясь, прижимая ладонь ко лбу. Однажды, когда я играл под окном с девочкой
и Королева Марго просила его петь, он долго отказывался, потом четко сказал...
Мне очень понравились эти
стихи,
и почему-то стало жалко офицера.
Что-то хрустнуло в сердце у меня. Конечно, я ни минуты не думал, что моя Королева любит, как все женщины, да
и офицер не позволял думать так. Я видел перед собою его улыбку, — улыбался он радостно, как улыбается ребенок, неожиданно удивленный, его печальное лицо чудесно обновилось. Он должен был любить ее — разве можно ее не любить?
И она тоже могла щедро одарить его любовью своей — он так чудесно играл, так задушевно умел читать
стихи…
Я уже прочитал «Семейную хронику» Аксакова, славную русскую поэму «В лесах», удивительные «Записки охотника», несколько томиков Гребенки
и Соллогуба,
стихи Веневитинова, Одоевского, Тютчева. Эти книги вымыли мне душу, очистив ее от шелухи впечатлений нищей
и горькой действительности; я почувствовал, что такое хорошая книга,
и понял ее необходимость для меня. От этих книг в душе спокойно сложилась стойкая уверенность: я не один на земле
и — не пропаду!
Рассказ Якова бесстыден, но не противен, в нем нет хвастовства, в нем нет жестокости, а звучит что-то простодушное
и немножко печали. Луна в небе тоже бесстыдно гола
и так же волнует, заставляя грустить о чем-то. Вспоминается только хорошее, самое лучшее — Королева Марго
и незабвенные своею правдой
стихи...
Я знаю много
стихов на память, кроме того, у меня есть толстая тетрадь, где записано любимое. Читаю ему «Руслана», он слушает неподвижно, слепой
и немой, сдерживая хрипящее дыхание, потом говорит негромко...
Ситанов относится ко мне дружески, — этим я обязан моей толстой тетради, в которой записаны
стихи. Он не верит в бога, но очень трудно понять — кто в мастерской, кроме Ларионыча, любит бога
и верит в него: все говорят о нем легкомысленно, насмешливо, так же, как любят говорить о хозяйке. Однако, садясь обедать
и ужинать, — все крестятся, ложась спать — молятся, ходят в церковь по праздникам.
— Тише, братцы, — сказал Ларионыч
и, тоже бросив работу, подошел к столу Ситанова, за которым я читал. Поэма волновала меня мучительно
и сладко, у меня срывался голос, я плохо видел строки
стихов, слезы навертывались на глаза. Но еще более волновало глухое, осторожное движение в мастерской, вся она тяжело ворочалась,
и точно магнит тянул людей ко мне. Когда я кончил первую часть, почти все стояли вокруг стола, тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь
и улыбаясь.
Однажды я сказал старику, что иногда записываю его речи в тетрадь, где у меня уже записаны разные
стихи, изречения из книг; это очень испугало начетчика, он быстро покачнулся ко мне
и стал тревожно спрашивать меня...
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о
стихах, — это было близко, понятно
и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
Зимою работы на ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из «Нивы», из «Московского листка», а по ночам занимался чтением хороших книг
и пробовал писать
стихи.
С некоторого времени хозяин стал
тих, задумчив
и все опасливо оглядывался, а звонки пугали его; иногда вдруг болезненно раздражался из-за пустяков, кричал на всех
и убегал из дома, а поздней ночью возвращался пьяным… Чувствовалось, что в его жизни произошло что-то, никому кроме него неведомое, подорвало ему сердце,
и теперь он жил неуверенно, неохотно, а как-то так, по привычке.