Неточные совпадения
Я перезнакомился
со всеми, и вот с
тех пор до сей минуты — как дома.
Здесь прилагаю два письма к вам, которые я не послал из Англии, в надежде, что
со временем успею дополнить их наблюдениями над
тем, что видел и слышал в Англии, и привести
все в систематический порядок, чтобы представить вам удовлетворительный результат двухмесячного пребывания нашего в Англии.
Это постоянная лекция, наглядная, осязательная, в лицах,
со всеми подробностями, и отличная прогулка в
то же время.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я
со вздохом, — пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем
всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в
ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
Я припоминал
все, что читал еще у Вальяна о мысе и о других: описание песков, зноя, сражений
со львами, о фермерах, и не верилось мне, что я еду по
тем самым местам, что я в 10 000 милях от отечества.
Недавно только отведена для усмиренных кафров целая область, под именем Британской Кафрарии, о чем сказано будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но под влиянием,
то есть под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена
со всех сторон британскими владениями: как и долго ли уживутся беспокойные племена под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти вопросы могут быть разрешены только временем.
В 1652 году голландцы заложили там крепость, и таким образом возник Капштат. Они быстро распространились внутрь края, произвольно занимая впусте лежащие земли и оттесняя жителей от берегов.
Со стороны диких сначала они не встречали сопротивления. Последние, за разные европейские изделия, но
всего более за табак, водку, железные орудия и
тому подобные предметы, охотно уступали им не только земли, но и
то, что составляло их главный промысл и богатство, — скот.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между
тем происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели дело
со всеми или по крайней мере
со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
Кафры, или амакоза,
со времени беспокойств 1819 года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать
весь период, от 1819 до 1830 года, если не мирным,
то спокойным.
Вбежали люди, начали разбирать эту кучу обломков, но в
то же мгновение
вся эта куча вместе с людьми понеслась назад, прямо в мой угол: я только успел вовремя подобрать ноги. Рюмки, тарелки, чашки, бутылки в буфетах так и скакали
со звоном
со своих мест.
Опять появились слуги: каждый нес лакированную деревянную подставку, с трубкой, табаком, маленькой глиняной жаровней, с горячими углями и пепельницей, и
тем же порядком ставили перед нами. С этим еще было труднее возиться. Японцам хорошо, сидя на полу и в просторном платье, проделывать
все эти штуки: набивать трубку, закуривать углем, вытряхивать пепел; а нам каково
со стула? Я опять вспомнил угощенье Лисицы и Журавля.
Они еще хороши
тем, что кожа отделяется от них сразу
со всеми волокнами, и вы получаете плод облупленный, как яйцо, сочный, почти прозрачный.
Все бросились менять,
то есть повезли
со всех сторон сюда доллары, и брали за них векселя на Лондон и другие места, выигрывая по два шиллинга на доллар.
Но и инсургенты платят за это хорошо. На днях они объявили, что готовы сдать город и просят прислать полномочных для переговоров. Таутай обрадовался и послал к ним девять чиновников, или мандаринов,
со свитой. Едва они вошли в город, инсургенты предали их
тем ужасным, утонченным мучениям, которыми ознаменованы
все междоусобные войны.
Англичанин этот, про которого я упомянул, ищет впечатлений и приключений. Он каждый день с утра отправляется, с заряженным револьвером в кармане,
то в лагерь,
то в осажденный город, посмотреть, что там делается, нужды нет, что китайское начальство устранило от себя ответственность за
все неприятное, что может случиться
со всяким европейцем, который без особенных позволений и предосторожностей отправится на место военных действий.
Порядок
тот же, как и в первую поездку в город,
то есть впереди ехал капитан-лейтенант Посьет, на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить на берегу караул; далее, на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек; за ним катер с музыкантами, потом катер
со стульями и слугами; следующие два занимали офицеры: человек пятнадцать
со всех судов.
Далее была похлебка из грибов, варенных целиком, рыба с бульоном и под соусами, вареная зелень, раки и вареные устрицы, множество соленых и моченых овощей:
все то же, что в первый раз, но
со многими прибавлениями.
Во
всех залах повторялся
тот же маневр при нашем появлении:
то есть
со стороны индианок — сначала взгляды любопытства, потом усиленный стук и подавляемые улыбки, с нашей — рассеянные взгляды, страдальческие гримасы и нетерпение выйти.
Океан как будто лелеет эти островки: он играет с берегами,
то ревет, сердится,
то ласково обнимает любимцев
со всех сторон, жемчужится, кипит у берегов и приносит блестящую раковину, или морского ежа, или красивый, выработанный им коралл, как будто игрушки для детей.
Мы вторую станцию едем от Усть-Маи, или Алданского селения. Вчера сделали тридцать одну версту, тоже по болотам, но
те болота ничто в сравнении с нынешними. Станция положена, по их милости,
всего семнадцать верст. Мы встали
со светом, поехали еще по утреннему морозу; лошади скользят на каждом шагу; они не подкованы. Князь Оболенский говорит, что они тверже копытами, оттого будто, что овса не едят.
Я между
тем познакомился
со всеми в городе; там обед, там завтрак, кто именинник, не сам, так жена, наконец, тетка.
Кажется, я смело могу поручиться за
всех моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали,
то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя
со мной на шканцах, он вдруг… плюнул на палубу. Ужас!
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но
со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Неточные совпадения
И тут настала каторга // Корёжскому крестьянину — // До нитки разорил! // А драл… как сам Шалашников! // Да
тот был прост; накинется //
Со всей воинской силою, // Подумаешь: убьет! // А деньги сунь, отвалится, // Ни дать ни взять раздувшийся // В собачьем ухе клещ. // У немца — хватка мертвая: // Пока не пустит по миру, // Не отойдя сосет!
«Грехи, грехи, — послышалось //
Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О
том, кто
всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А третий — мужики. //
То был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Долгонько слушались, //
Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне
со смеху: // Еремка
тот с рождения // Глухонемой дурак!
Его водили под руки //
То господа усатые, //
То молодые барыни, — // И так,
со всею свитою, // С детьми и приживалками, // С кормилкою и нянькою, // И с белыми собачками, //
Все поле сенокосное // Помещик обошел.
Все, что в песенке //
Той певалося, //
Все со мной теперь //
То и сталося! // Чай, певали вы? // Чай, вы знаете?..