Неточные совпадения
Напротив того, про «неистинного»
друга говорят: «Этот
приходит только есть да пить, а мы не знаем, каков он на деле».
В
других местах достало бы не меньше средств завести все это, да везде ли
придут зрители и слушатели толпами поддержать мысль учредителя?
Я просил
других дать себе знать, когда
придем в эти градусы.
По-французски он не знал ни слова.
Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на
другом языке. Он изъявил, как и все почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Наконец, миль за полтораста, вдруг дунуло, и я на
другой день услыхал обыкновенный шум и суматоху. Доставали канат. Все толпились наверху встречать новый берег. Каюта моя, во время моей болезни, обыкновенно полнехонька была посетителей: в ней можно было поместиться троим, а
придет человек семь; в это же утро никого: все глазели наверху. Только барон Крюднер забежал на минуту.
Баниосам, на прощанье, сказано было, что есть два письма: одно к губернатору, а
другое выше; чтоб за первым он
прислал чиновника, а
другое принял сам.
Когда всматриваешься пристально в лица старших чиновников и их свиты и многих
других, толпящихся на окружающих нас лодках, невольно
придешь к заключению, что тут сошлись и смешались два племени.
А мы в выигрыше: в неделю два раза дается длинная записка
прислать того,
другого, третьего, живности, зелени и т. п.
Губернатору лучше бы, если б мы, минуя Нагасаки, прямо в Едо
пришли: он отслужил свой год и, сдав должность
другому, прибывшему на смену, готовился отправиться сам в Едо, домой, к семейству, которое удерживается там правительством и служит порукой за мужа и отца, чтоб он не нашалил как-нибудь на границе.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы
пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать,
другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Я не знал, на что решиться, и мрачно сидел на своем чемодане, пока товарищи мои шумно выбирались из трактира. Кули
приходили и выходили, таская поклажу. Все ушли; девятый час, а шкуне в 10 часу велено уйти. Многие из наших обедают у Каннингама, а
другие отказались, в том числе и я. Это прощальный обед. Наконец я быстро собрался, позвал писаря нашего, который жил в трактире, для переписки бумаг, велел привести двух кули, и мы отправились.
Адмирал согласился
прислать два вопроса на
другой день, на бумаге, но с тем, чтоб они к вечеру же ответили на них. «Как же мы можем обещать это, — возразили они, — когда не знаем, в чем состоят вопросы?» Им сказано, что мы знаем вопросы и знаем, что можно отвечать. Они обещали сделать, что можно, и мы расстались большими
друзьями.
«А если
другой адмирал
придет сюда, — спросил Эйноске заботливо, — тогда будете палить?» — «Мы не предвидим, чтобы
пришел сюда какой-нибудь адмирал, — отвечали ему, — оттого и не полагаем, чтоб понадобилось палить».
В этом вопросе крылся, кажется,
другой: не
придут ли англичане? Японцы уже выразили однажды предположение, что вслед за нами, вероятно,
придут и
другие нации с предложениями о торговле.
На
другой день Кавадзи
прислал мне три куска шелковой материи и четыре пальмовые чубука с медными мундштуками и трубками.
Он
прислал мне в ответ два маленькие ящика: один лакированный, с инкрустацией из перламутра,
другой деревянный, обтянутый кожей акулы, миньятюрный поставец, в каком возят в дороге пищу.
В трактир
приходили и уходили разные лица, все в белых куртках, индийцы в грязных рубашках, китайцы без того и без
другого.
В гостиницу
пришли обедать Кармена, Абелло, адъютант губернатора и много
других. Абелло, от имени своей матери, изъявил сожаление, что она, по незнанию никакого
другого языка, кроме испанского, не могла принять нас как следует. Он сказал, что она ожидает нас опять, просит считать ее дом своим и т. д.
Хотел ли он подарка себе или кому
другому — не похоже, кажется; но он говорил о злоупотреблениях да тут же кстати и о строгости. Между прочим, смысл одной фразы был тот, что официально, обыкновенным путем, через начальство, трудно сделать что-нибудь, что надо «просто
прийти», так все и получишь за ту же самую цену. «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — заключил он.
Работа кипит: одни корабли
приходят с экземплярами Нового завета, курсами наук на китайском языке,
другие с ядами всех родов, от самых грубых до тонких.
Снялись на
другой день, 7-го апреля, в 3 часа пополудни, а 9-го, во втором часу, бросили якорь на нагасакском рейде. Переход был отличный, тихо, как в реке. Японцы верить не хотели, что мы так скоро
пришли; а тут всего 180 миль расстояния.
Пришли два якута и уселись у очага. Смотритель сидел еще минут пять, понюхал табаку, крякнул, потом стал молиться и наконец укладываться. Он со стонами, как на болезненный одр, ложился на постель. «Господи, прости мне грешному! — со вздохом возопил он, протягиваясь. — Ох, Боже правый! ой-о-ох! ай!» — прибавил потом, перевертываясь на
другой бок и покрываясь одеялом. Долго еще слышались постепенно ослабевавшие вздохи и восклицания. Я поглядывал на него и наконец сам заснул.
Те сначала не хотели трудиться, предпочитая есть конину, белок, древесную кору, всякую дрянь, а поработавши год и поевши ячменной похлебки с маслом, на
другой год
пришли за работой сами.
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские
придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит то, что те и
другие избегают
друг друга, хотя живут рядом, не оказывают взаимной помощи в нужде во время голода, не торгуют и того гляди еще подерутся между собой.
И они позвали его к себе. «Мы у тебя были, теперь ты
приди к нам», — сказали они и угощали его обедом, но в своем вкусе, и потому он не ел. В грязном горшке чукчанка сварила оленины, вынимала ее и делила на части руками — какими — Боже мой! Когда он отказался от этого блюда, ему предложили
другое, самое лакомое: сырые оленьи мозги. «Мы ели у тебя, так уж и ты, как хочешь, а ешь у нас», — говорили они.
Но зато мелькают между ними — очень редко, конечно, — и
другие — с натяжкой, с насилием языка. Например, моряки пишут: «Такой-то фрегат где-нибудь в бухте стоял «мористо»: это уже не хорошо, но еще хуже выходит «мористее», в сравнительной степени. Не морскому читателю, конечно, в голову не
придет, что «мористо» значит близко, а «мористее» — ближе к открытому морю, нежели к берегу.
В этой неизвестности о войне
пришли мы и в Манилу и застали там на рейде военный французский пароход. Ни мы, ни французы не знали, как нам держать себя
друг с
другом, и визитами мы не менялись, как это всегда делается в обыкновенное время. Пробыв там недели три, мы ушли, но перед уходом узнали, что там ожидали английскую эскадру.
Вследствие колебания морского дна у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул
другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода
пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
Дожидаться ответа на рапорт, пока он
придет в Россию, пока оттуда вышлют
другое судно, чего в военное время и нельзя было сделать, — значит нести все тягости какого-то плена.