Неточные совпадения
В Австралии есть кареты и коляски; китайцы
начали носить ирландское полотно;
в Ост-Индии говорят все по-английски; американские дикари из леса порываются
в Париж и
в Лондон, просятся
в университет;
в Африке черные
начинают стыдиться своего цвета лица и понемногу привыкают носить белые перчатки.
Нет науки о путешествиях: авторитеты,
начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться
в недра гор, или опускаться
в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику.
Я, лежа у себя
в койке, слышу всякий стук, крик, всякое движение парусов, командные слова и
начинаю понимать смысл последних.
«Вы знаете, —
начал он, взяв меня за руки, — как я вас уважаю и как дорожу вашим расположением: да, вы не сомневаетесь
в этом?» — настойчиво допытывался он.
Теперь еще у меня пока нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности:
в известные лета жизнь
начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на каком скупая мать отказывает
в деньгах выделенному сыну.
В спорах о любви
начинают примиряться; о дружбе еще не решили ничего определительного и, кажется, долго не решат, так что до некоторой степени каждому позволительно составить самому себе идею и определение этого чувства.
На другой день, когда я вышел на улицу, я был
в большом недоумении: надо было
начать путешествовать
в чужой стороне, а я еще не решил как.
Я
в разное время,
начиная от пяти до восьми часов, обедал
в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек за столом не было.
Я бреюсь через день, и оттого слуги
в тавернах не прежде
начинают уважать меня, как когда, после обеда, дам им шиллинг.
Надо сказать, что и мужчины достойны этих леди по красоте: я уже сказал, что все,
начиная с человека, породисто и красиво
в Англии.
— А вы скорей садитесь на пол, — сказал он, — когда вас сильно
начнет тащить
в сторону, и ничего, не стащит!
С ней была пожилая дама, вся
в черном,
начиная с чепца до ботинок; и сама хозяйка тоже; они, должно быть,
в трауре.
Плавание
в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже идти было нельзя: диагональ отводила нас
в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь
в поту, одетый
в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями
начали реять над поверхностью воды летучие рыбы.
Начиная с апреля суда приходят сюда; и те, которые стоят
в Столовой бухте, на зиму переходят сюда же, чтобы укрыться от сильных юго-западных ветров.
Остальная половина дороги,
начиная от гостиницы, совершенно изменяется: утесы отступают
в сторону, мили на три от берега, и путь, веселый, оживленный, тянется между рядами дач, одна другой красивее. Въезжаешь
в аллею из кедровых, дубовых деревьев и тополей: местами деревья образуют непроницаемый свод; кое-где другие аллеи бегут
в сторону от главной, к дачам и к фермам, а потом к Винбергу, маленькому городку, который виден с дороги.
Перед одним кусок баранины, там телятина, и почти все au naturel, как и любят англичане, жаркое, рыба, зелень и еще карри, подаваемое ежедневно везде,
начиная с мыса Доброй Надежды до Китая, особенно
в Индии; это говядина или другое мясо, иногда курица, дичь, наконец, даже раки и особенно шримсы, изрезанные мелкими кусочками и сваренные с едким соусом, который составляется из десяти или более индийских перцев.
Вы только намереваетесь сказать ему слово, он открывает глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда
начнете говорить, он поворачивает голову немного
в сторону, а одно ухо к вам; лицо все, особенно лоб, собирается у него
в складки, губы кривятся на сторону, глаза устремляются к потолку.
Я так и ждал, что он
начнет таскать собеседников, хотя никто
в этом надобности и не чувствовал.
В других местах, куда являлись белые с трудом и волею, подвиг вел за собой почти немедленное вознаграждение: едва успевали они миролюбиво или силой оружия завязывать сношения с жителями, как начиналась торговля, размен произведений, и победители,
в самом
начале завоевания, могли удовлетворить по крайней мере своей страсти к приобретению.
Голландцы, на пути
в Индию и оттуда,
начали заходить на мыс и выменивали у жителей провизию. Потом уже голландская Ост-Индская компания, по предложению врача фон Рибека, заняла Столовую бухту.
У англичан сначала не было положительной войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки. Может быть, англичане успели бы
в самом
начале прекратить их, если б они
в переговорах имели дело со всеми или по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь
в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.
В декабре 1850 г., за день до праздника Рождества Христова, кафры первые
начали войну, заманив англичан
в засаду, и после стычки, по обыкновению, ушли
в горы. Тогда началась не война, а наказание кафров, которых губернатор объявил уже не врагами Англии, а бунтовщиками, так как они были великобританские подданные.
Англия предоставляет теперь право избрания членов Законодательного совета самой колонии, которая, таким образом, получит самостоятельность
в своих действиях, и дальнейшее ее существование может с этой минуты упрочиваться на
началах, истекающих из собственных ее нужд.
Может быть, оно так бы и случилось у другого кучера, но Вандик заберет
в руки и расположит все вожжи между полуаршинными своими пальцами и
начнет играть ими, как струнами, трогая то первую, то третью или четвертую.
Солнце всходило высоко; утренний ветерок замолкал; становилось тихо и жарко; кузнечики трещали, стрекозы
начали реять по траве и кустам; к нам врывался по временам
в карт овод или шмель, кружился над лошадьми и несся дальше, а не то так затрепещет крыльями над головами нашими большая, как птица, черная или красная бабочка и вдруг упадет
в сторону,
в кусты.
Любитель-натуралист, по обыкновению, отправился
в койку мучиться морскою болезнию; слуги ловили стулья, стаканы и все, что
начало метаться с места на место; принайтавливали мебель
в каютах.
Пошел дождь и
начал капать
в каюту.
Целые каскады
начали хлестать
в каюту, на стол, на скамьи, на пол, на нас, не исключая и моего места, и меня самого.
Дальнейшее тридцатиоднодневное плавание по Индийскому океану было довольно однообразно.
Начало мая не лучше, как у нас: небо постоянно облачно; редко проглядывало солнце. Ни тепло, ни холодно. Некоторые, однако ж, оделись
в суконные платья — и умно сделали. Я упрямился, ходил
в летнем, зато у меня не раз схватывало зубы и висок. Ожидали зюйд-вестовых ветров и громадного волнения, которому было где разгуляться
в огромном бассейне, чистом от самого полюса; но ветры стояли нордовые и все-таки благоприятные.
Но явление
начало бледнеть, разлагаться и вскоре, саженях
в ста пятидесяти от нас, пропало без всякого следа.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и
начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался
в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Но от ананасов
начал чесаться у многих язык (
в буквальном смысле), губы щипало кислотой.
Вбежали люди,
начали разбирать эту кучу обломков, но
в то же мгновение вся эта куча вместе с людьми понеслась назад, прямо
в мой угол: я только успел вовремя подобрать ноги. Рюмки, тарелки, чашки, бутылки
в буфетах так и скакали со звоном со своих мест.
Да еще бегали по песку — сначала я думал — пауки или стоножки, а это оказались раки всевозможных цветов, форм и величин,
начиная от крошечных, с паука, до обыкновенных: розовые, фиолетовые, синие — с раковинами,
в которых они прятались, и без раковин; они сновали взад и вперед по взморью, круглые, длинные, всякие.
Баба-Городзаймон, наклонясь немного к Льоде и втягивая
в себя воздух,
начал говорить шепотом, скоро и долго.
Со вздохом перешли они потом к другим вопросам, например к тому,
в чьих шлюпках мы поедем, и опять
начали усердно предлагать свои, говоря, что они этим хотят выразить нам уважение.
И вот губернатор
начинает спроваживать гостей — нейдут; чуть он громко заговорит или не исполняет просьб, не шлет свежей провизии, мешает шлюпкам кататься — ему грозят идти
в Едо; если не присылает, по вызову, чиновников — ему говорят, что сейчас поедут сами искать их
в Нагасаки, и чиновники едут.
Куча способностей, дарований — все это видно
в мелочах,
в пустом разговоре, но видно также, что нет только содержания, что все собственные силы жизни перекипели, перегорели и требуют новых, освежительных
начал.
Да, взаперти многого не выдумаешь, или, пожалуй, чего не выдумаешь,
начиная от варенной
в сахаре моркови до пороху включительно, что и доказали китайцы и японцы, выдумав и то и другое.
Потом он, потянув воздух
в себя,
начал переводить, по обычаю, расстановисто, с спирающимся хохотом
в горле — знак, что передает какой-нибудь отказ и этим хохотом смягчает его, золотит пилюлю.
«А это по-дружески, когда вам говорят, что нам необходимо поверить хронометры, что без этого нельзя
в море идти, а вы не отводите места?» — «Из Едо… хо-хо-хо… не получено», —
начал Кичибе.
Ждем судов наших и
начинаем тревожиться. Ну, пусть транспорт медлит за противным NO муссоном, лавируя миль по двадцати
в сутки, а шкуна? Вот уж два месяца, как ушла; а ей сказано, чтоб долее семи недель не быть. Делают разные предположения.
Уж некоторые,
в том числе и я,
начинаем жаловаться на расстройство желудка от этой монашеской пищи.
Накануне и
в тот день шел дождь, потом к вечеру
начала блистать молния.
И поминутно, поминутно как будто
начинает что-то сыпаться с гор: сначала
в полтона, потом загремит целым аккордом.
Но вот Кичибе потянул
в себя воздух, улыбнулся самою сладчайшею из своих улыбок — дурной признак! «Из Едо, —
начал он давиться и кряхтеть, — прислан ответ».
Сторож японец
начал браниться и кидать
в нас каменья, но они едва падали у ног его.
Катер вышел из ветра и стал прямо; парус
начал хлестать о мачту; матросы взялись за весла, а я
в это время осматривал Паппенберг.
Потом секретарь и баниосы
начали предлагать вопросы: «Что нас заставляет идти внезапно?» — «Нечего здесь больше делать», — отвечали им. «Объяснена ли причина
в письме к губернатору?» — «
В этих бумагах объяснены мои намерения», — приказал сказать адмирал.
Они
начали с того, что «так как адмирал не соглашается остаться, то губернатор не решается удерживать его, но он предлагает ему на рассуждение одно обстоятельство, чтоб адмирал поступил сообразно этому, именно: губернатору известно наверное, что дней чрез десять, и никак не более одиннадцати, а может быть и чрез семь, придет ответ, который почему-то замедлился
в пути».