И так однажды с марса закричал матрос: «
Большая рыба идет!» К купальщикам тихо подкрадывалась акула; их всех выгнали из воды, а акуле сначала бросили бараньи внутренности, которые она мгновенно проглотила, а потом кольнули ее острогой, и она ушла под киль, оставив следом по себе кровавое пятно.
Чрез час каюты наши завалены были ящиками: в
большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «Есть душок, а хороша», — отвечал он.
В сумерки мы простились с хозяевами и с музыкой воротились домой. Вслед за нами приехали чиновники узнать, довольны ли мы, и привезли гостинцы. Какое наказание с этими гостинцами! побросать ящики в воду неловко: японцы увидят, скажут, что пренебрегаем подарками, беречь — места нет. Для
большой рыбы также сделаны ящики, для конфект особо, для сладкого хлеба опять особо. Я сберег несколько миньятюрных подставок; если довезу, то увидите образчик терпения и в то же время мелочности.
Неточные совпадения
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей
рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не
больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя синее пятно на глазу Мотыгина уже пожелтело.
Плавание в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже идти было нельзя: диагональ отводила нас в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый
большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь в поту, одетый в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями начали реять над поверхностью воды летучие
рыбы.
Вчера привезли свежей и отличной
рыбы, похожей на форель, и огромной. Одной стало на тридцать человек, и десятка три пронсов (раков, вроде шримсов, только
большего размера), превкусных. Погода как летняя, в полдень 17 градусов в тени, но по ночам холодно.
Сегодня суббота: по обыкновению, привезли провизию и помешали опять служить всенощную. Кроме зелени всякого рода,
рыбы и гомаров привезли, между прочим, маленького живого оленя или лань, за неимением свиней; говорят, что
больше нет; остались поросята, но те нужны для приплода.
В другой чашке была похлебка с
рыбой, вроде нашей селянки. Я открыл, не помню, пятую или шестую чашку: в ней кусочек
рыбы плавал в чистом совершенно и светлом бульоне, как горячая вода. Я думал, что это уха, и проглотил ложки четыре, но мне показалось невкусно. Это действительно была горячая вода — и
больше ничего.
Рыба, с загнутым хвостом и головой, была, как и в первый раз, тут же, но только гораздо
больше прежней. Это красная толстая
рыба, называемая steinbrassen по-голландски, по-японски тай — лакомое блюдо у японцев; она и в самом деле хороша.
Для вас, не последних гастрономов, замечу, что здесь есть превосходная
рыба — нельма, которая играла бы
большую роль на петербургских обедах.
Немного пониже крестьянская лошадь стояла в реке по колени и лениво обмахивалась мокрым хвостом; изредка под нависшим кустом всплывала
большая рыба, пускала пузыри и тихо погружалась на дно, оставив за собою легкую зыбь.
— Постой, родитель… Знаешь, как
большую рыбу из воды вытаскивают: дадут ей поводок, она и ходит, а притомилась — ее на берег.
Как нарочно, для подтвержденья слов моего отца, что с нами ничего хорошего не выудишь, у него взяла какая-то
большая рыба; он долго возился с нею, и мы с Евсеичем, стоя на мостках, принимали живое участие.
Неточные совпадения
Он
больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен был выбросить его за окно. Он меня морил голодом по целым дням… Чай такой странный: воняет
рыбой, а не чаем. За что ж я… Вот новость!
В промежутках он ходил на охоту, удил
рыбу, с удовольствием посещал холостых соседей, принимал иногда у себя и любил изредка покутить, то есть заложить несколько троек,
большею частию горячих лошадей, понестись с ватагой приятелей верст за сорок, к дальнему соседу, и там пропировать суток трое, а потом с ними вернуться к себе или поехать в город, возмутить тишину сонного города такой громадной пирушкой, что дрогнет все в городе, потом пропасть месяца на три у себя, так что о нем ни слуху ни духу.
Дальше набрел он на постройку дома, на кучу щепок, стружек, бревен и на кружок расположившихся около огромной деревянной чашки плотников.
Большой каравай хлеба, накрошенный в квас лук да кусок красноватой соленой
рыбы — был весь обед.
— Оскар? О, это безнадежно глупый человек и
больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится на Урал, и зачем?.. Как бы вы думали? Приехал удить
рыбу. Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
Дерсу молча начал укладывать свою котомку. Желая показать ему, что я разделяю его мысли, я взял то, что первое мне попало под руку, — кусок сухой
рыбы и
большую головешку — и подошел к водопаду.