Неточные совпадения
И теперь
воды морской нет, ее делают пресною, за пять тысяч верст от
берега является блюдо свежей зелени и дичи; под экватором можно поесть русской капусты и щей.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает
воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко дну: люди бросаются в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего
берега, иногда за тысячу миль.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной
воды, забыл даже, как мы провели остальные пять дней странствования между маяком и банкой; помню только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый
берег и пустые зеленые равнины.
«Да неужели есть
берег? — думаешь тут, — ужели я был когда-нибудь на земле, ходил твердой ногой, спал в постели, мылся пресной
водой, ел четыре-пять блюд, и все в разных тарелках, читал, писал на столе, который не пляшет?
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами на
берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в
воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились на
берег по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в море.
Тут же, у самого
берега, купались наши матросы, иногда выходили на
берег и, погревшись на солнце, шли опять в
воду, но черные дамы не обращали на это ни малейшего внимания: видно, им не в первый раз.
В нее надо войти умеючи, а то как раз стукнешься о каменья, которые почему-то называются римскими, или о Ноев ковчег, большой, плоский, высовывающийся из
воды камень у входа в залив, в нескольких саженях от
берега, который тоже весь усеян более или менее крупными каменьями.
Надо было переправляться вброд; напрасно Вандик понукал лошадей: они не шли. «Аппл!» — крикнет он, направляя их в
воду, но передние две только коснутся ногами
воды и вдруг возьмут направо или налево, к
берегу.
Там лежали, частью в
воде, частью на
берегу, громады камней, некогда сброшенных с горных вершин.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих
берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и
воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в
воде! В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает в прозрачные
воды.
Земли нет: все леса и сады, густые, как щетка. Деревья сошли с
берега и теснятся в
воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский
берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади, на дальнем плане, синеет Суматра.
Дня три я не сходил на
берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом
берегу, а иные утверждены на сваях, на
воде.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор
берегов в проливе! Вон там идет глубоко в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на
берег лодка, уткнувшись одним концом в
воду, другим в песок.
Куда спрятались жители? зачем не шевелятся они толпой на этих
берегах? отчего не видно работы, возни, нет шума, гама, криков, песен — словом, кипения жизни или «мышьей беготни», по выражению поэта? зачем по этим широким
водам не снуют взад и вперед пароходы, а тащится какая-то неуклюжая большая лодка, завешенная синими, белыми, красными тканями?
Многие из нас и чаю не пили, не ужинали: все смотрели на
берега и на их отражения в
воде, на иллюминацию, на лодки, толкуя, предсказывая успех или неуспех дела, догадываясь о характере этого народа.
Я остался и вслушивался в треск кузнечиков, доносившийся с
берега, в тихий плеск волн; смотрел на игру фосфорических искр в
воде и на дальние отражения береговых огней в зеркале залива.
Вода крутилась и кипела, ветер с воем мчал ее в виде пыли, сек волны, которые, как стадо преследуемых животных, метались на прибрежные каменья, потом на
берег, затопляя на мгновение хижины, батареи, плетни и палисады.
Горы изрезаны по бокам уступами, и чтоб уступы не обваливались, бока их укреплены мелким камнем, как и весь
берег, так что
вода, в большом обилии необходимая для риса, может стекать по уступам, как по лестнице, не разрушая их.
Наши, однако, не унывают, ездят на скалы гулять. Вчера даже с корвета поехали на
берег пить чай на траве, как, бывало, в России, в березовой роще. Только они взяли с собой туда дров и
воды: там нету. Не правда ли, есть маленькая натяжка в этом сельском удовольствии?
Наконец показалась полоса с левой стороны, а с правой
вода — и только: правого
берега не видать вовсе.
Какой-то старый купец хотел прыгнуть к нам на плот, когда этот отвалил уже от
берега, но не попал и бухнулся в
воду, к общему удовольствию собравшейся на
берегу публики.
Мы быстро двигались вперед мимо знакомых уже прекрасных бухт, холмов, скал, лесков. Я занялся тем же, чем и в первый раз, то есть мысленно уставлял все эти пригорки и рощи храмами, дачами, беседками и статуями, а
воды залива — пароходами и чащей мачт;
берега населял европейцами: мне уж виделись дорожки парка, скачущие амазонки; а ближе к городу снились фактории, русская, американская, английская…
В сумерки мы простились с хозяевами и с музыкой воротились домой. Вслед за нами приехали чиновники узнать, довольны ли мы, и привезли гостинцы. Какое наказание с этими гостинцами! побросать ящики в
воду неловко: японцы увидят, скажут, что пренебрегаем подарками,
беречь — места нет. Для большой рыбы также сделаны ящики, для конфект особо, для сладкого хлеба опять особо. Я сберег несколько миньятюрных подставок; если довезу, то увидите образчик терпения и в то же время мелочности.
Адмирал сказал им, что хотя отношения наши с ними были не совсем приятны, касательно отведения места на
берегу, но он понимает, что губернаторы ничего без воли своего начальства не делали и потому против них собственно ничего не имеет, напротив, благодарит их за некоторые одолжения, доставку провизии,
воды и т. п.; но просит только их представить своему начальству, что если оно намерено вступить в какие бы то ни было сношения с иностранцами, то пора ему подумать об отмене всех этих стеснений, которые всякой благородной нации покажутся оскорбительными.
Я все время поминал вас, мой задумчивый артист: войдешь, бывало, утром к вам в мастерскую, откроешь вас где-нибудь за рамками, перед полотном, подкрадешься так, что вы, углубившись в вашу творческую мечту, не заметите, и смотришь, как вы набрасываете очерк, сначала легкий, бледный, туманный; все мешается в одном свете: деревья с
водой, земля с небом… Придешь потом через несколько дней — и эти бледные очерки обратились уже в определительные образы:
берега дышат жизнью, все ярко и ясно…
Две коралловые серые скалы выступают далеко из
берегов и висят над
водой; на вершине одной из них видна кровля протестантской церкви, а рядом с ней тяжело залегли в густой траве и кустах каменные массивные глыбы разных форм, цилиндры, полукруги, овалы; издалека примешь их за здания — так велики они.
Вплоть почти под самым
берегом идет гряда рифов, через которые скачут буруны; местами высунулись из
воды камни; во время отлива они видны, а в прилив прячутся.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому
берегу, как будто хотят столкнуть друг друга в
воду, пошли мы по тропинке к другому большому лесу или саду, манившему издали к себе.
Мы съехали после обеда на
берег, лениво и задумчиво бродили по лесам, или, лучше сказать, по садам, зашли куда-то в сторону, нашли холм между кедрами, полежали на траве, зашли в кумирню, напились
воды из колодца, а вечером пили чай на
берегу, под навесом мирт и папирусов, — словом, провели вечер совершенно идиллически.
«На
берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая
вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Я все ленился ехать на
берег; я беспрестанно слышал, как один шел по пояс в
воде, другой пробирался по каменьям, третий не мог продраться сквозь лианы.
«Смотрите, бурунов совсем нет, ветер с
берега, — говорил он, — вам не придется по
воде идти, ног не замочите, и зубы не заболят».
Матросы соскочили в
воду и потащили вельбот на себе, так что мы выскочили прямо на песчаный
берег.
Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под
берегом. Наши на Гото пеленгуют
берега. Вдали видны японские лодки; на
берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах море. Икра эта сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица; кругом темно; невстревоженная
вода не светится.
Прошли остров Чусима. С него в хорошую погоду видно и на корейский, и на японский
берега. Кое-где плавали рыбацкие лодчонки, больше ничего не видать; нет жизни, все мертво на этих
водах. Японцы говорят, что корейцы редко, только случайно, заходят к ним, с товарами или за товарами.
Мы плыли в облаке, которое неслось с неимоверной быстротою, закрывая горы,
берега,
воду, наконец, небо и луну.
«А вы куда изволите: однако в город?» — спросил он. «Да, в Якутск. Есть ли перевозчики и лодки?» — «Как не быть! Куда девается? Вот перевозчики!» — сказал он, указывая на толпу якутов, которые стояли поодаль. «А лодки?» — спросил я, обращаясь к ним. «Якуты не слышат по-русски», — перебил смотритель и спросил их по-якутски. Те зашевелились, некоторые пошли к
берегу, и я за ними. У пристани стояли четыре лодки. От юрты до Якутска считается девять верст: пять
водой и четыре
берегом.
«И опять-таки мы все воротились бы домой! — думал я, дополняя свою грезу:
берег близко, рукой подать; не утонули бы мы, а я еще немного и плавать умею». Опять неопытность! Уметь плавать в тихой
воде, в речках, да еще в купальнях, и плавать по морским, расходившимся волнам — это неизмеримая, как я убедился после, разница. В последнем случае редкий матрос, привычный пловец, выплывает.
Вот тут и началась опасность. Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат стало бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба
берега в какой-нибудь версте; местами, на отмелях,
вода была по пояс человеку.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка: на ней было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к
берегу, как ее
водою подняло вверх и выбросило. Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от
воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Вследствие колебания морского дна у
берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся
берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте
вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на
берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение
берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя было решить, стоя на палубе, поднимается ли
вода, или опускается самое дно моря? Вращением
воды кидало фрегат из стороны в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на середину бухты.
Несколько часов продолжалось это возмущение
воды при безветрии и наконец стихло. По осмотре фрегата он оказался весь избит. Трюм был наполнен
водой, подмочившей провизию, амуницию и все частное добро офицеров и матросов. А главное, не было более руля, который, оторвавшись вместе с частью фальшкиля, проплыл, в числе прочих обломков, мимо фрегата — «продолжать
берег», по выражению адмирала.