Неточные совпадения
Кончился завтрак. Ямщик уже давно заложил повозку. Ее подвезли к крыльцу.
Люди выбегали один за
другим. Тот нес чемодан,
другой — узел, третий — мешок, и опять уходил за чем-нибудь Как мухи сладкую каплю,
люди облепили повозку, и всякий совался туда с руками.
Дальше ничего нельзя было разобрать. В эту минуту послышался звук
другого колокольчика: на двор влетела телега, запряженная тройкой. С телеги соскочил, весь в пыли, какой-то молодой
человек, вбежал в комнату и бросился на шею Александру.
Впрочем, когда я дома обедаю, то милости прошу и тебя, а в
другие дни — здесь молодые
люди обыкновенно обедают в трактире, но я советую тебе посылать за своим обедом: дома и покойнее и не рискуешь столкнуться бог знает с кем.
Так Александр лег спать и старался разгадать, что за
человек его дядя. Он припомнил весь разговор; многого не понял,
другому не совсем верил.
Но он полагает также, что в разлуке привычка теряет силу и
люди забывают
друг друга и что это вовсе не преступление.
— Как можно послать такое письмо? — сказал Александр, — «пиши пореже» — написать это
человеку, который нарочно за сто шестьдесят верст приехал, чтобы сказать последнее прости! «Советую то,
другое, третье»… он не глупее меня: он вышел вторым кандидатом.
Зато нынче порядочный писатель и живет порядочно, не мерзнет и не умирает с голода на чердаке, хоть за ним и не бегают по улицам и не указывают на него пальцами, как на шута; поняли, что поэт не небожитель, а
человек: так же глядит, ходит, думает и делает глупости, как
другие: чего ж тут смотреть?..
— Потому что ты такой же
человек, как
другие, а
других я давно знаю. Ну, скажи-ка ты, зачем женишься?
— А зато, когда настанет, — перебил дядя, — так подумаешь — и горе пройдет, как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с
другим. Надеюсь, это не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов в жизни; будешь хладнокровен и покоен, сколько может быть покоен
человек.
Александр взбесился и отослал в журнал, но ему возвратили и то и
другое. В двух местах на полях комедии отмечено было карандашом: «Недурно» — и только. В повести часто встречались следующие отметки: «Слабо, неверно, незрело, вяло, неразвито» и проч., а в конце сказано было: «Вообще заметно незнание сердца, излишняя пылкость, неестественность, все на ходулях, нигде не видно
человека… герой уродлив… таких
людей не бывает… к напечатанию неудобно! Впрочем, автор, кажется, не без дарования, надо трудиться!..»
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и
человек сажали Наденьку;
другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
У
человека, по-твоему, только и дела, чтоб быть любовником, мужем, отцом… а о
другом ни о чем и знать не хочешь.
Ни мужчина мужчине, ни женщина женщине не простили бы этого притворства и сейчас свели бы
друг друга с ходулей. Но чего не прощают молодые
люди разных полов
друг другу?
Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и дорогие безделки своего будуара — и весь этот комфорт, которым у
других заботливая рука любящего
человека окружает любимую женщину, показался ей холодною насмешкой над истинным счастьем. Она была свидетельницею двух страшных крайностей — в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства,
другой — ледян до ожесточения.
«Давно ли ты здесь?» Удивился, что мы до сих пор не встретились, слегка спросил, что я делаю, где служу, долгом счел уведомить, что он имеет прекрасное место, доволен и службой, и начальниками, и товарищами, и… всеми
людьми, и своей судьбой… потом сказал, что ему некогда, что он торопится на званый обед — слышите, ma tante? при свидании, после долгой разлуки, с
другом, он не мог отложить обеда…
«А что? — вдруг перебил он с испугом, — верно, обокрали?» Он думал, что я говорю про лакеев;
другого горя он не знает, как дядюшка: до чего может окаменеть
человек!
А потом — коварный
человек! — заметил на лице
друга кислую мину и давай расспрашивать о его делах, об обстоятельствах, о нуждах — какое гнусное любопытство! да еще — о, верх коварства! — осмелился предлагать свои услуги… помощь… может быть, деньги! и никаких искренних излияний! ужасно, ужасно!
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на
людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают
друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за
другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А
люди!..
— А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный прием: положим, перед теми, от кого эти
люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили им козни, как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, ласкать?.. Нехорошо, Александр!.. — прибавил серьезно Петр Иваныч. —
Другой за одно это, если б и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы.
— Трое, — настойчиво повторил Петр Иваныч. — Первый, начнем по старшинству, этот один. Не видавшись несколько лет,
другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришел с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег — да! а в наш век об этот пробный камень споткнется не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу,
человек порядочный… а по-твоему, коварный.
Иногда угасшая любовь придет на память, он взволнуется — и за перо: и напишет трогательную элегию. В
другой раз желчь хлынет к сердцу и поднимет со дна недавно бушевавшую там ненависть и презрение к
людям, — смотришь — и родится несколько энергических стихов. В то же время он обдумывал и писал повесть. Он потратил на нее много размышления, чувства, материального труда и около полугода времени. Вот наконец повесть готова, пересмотрена и переписана набело. Тетка была в восхищении.
Когда на
другой вечер Александр дочитывал последнюю страницу, Петр Иваныч позвонил. Вошел
человек.
— Нет, как
человек, который обманывал сам себя да хотел обмануть и
других…
Вот что, подумал я сам про себя, свой-то
человек: нет, я вижу, родство не пустая вещь: стал ли бы ты так хлопотать для
другого?
Она бы тотчас разлюбила
человека, если б он не пал к ее ногам, при удобном случае, если б не клялся ей всеми силами души, если б осмелился не сжечь и испепелить ее в своих объятиях, или дерзнул бы, кроме любви, заняться
другим делом, а не пил бы только чашу жизни по капле в ее слезах и поцелуях.
Девушка между тем успела разглядеть, что Александр был совсем
другого рода
человек, нежели Костяков. И костюм Александра был не такой, как Костякова, и талия, и лета, и манеры, да и все. Она быстро заметила в нем признаки воспитания, на лице прочла мысль; от нее не ускользнул даже и оттенок грусти.
— Один покажет вам, — говорил он, — цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а
другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для вас пропадут и красота, и благоухание… Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот сок, и вы забудете, что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими
людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
Я виноват, что ты, едучи сюда, воображал, что здесь все цветы желтые, любовь да дружба; что
люди только и делают, что одни пишут стихи,
другие слушают да изредка, так, для разнообразия, примутся за прозу?..
Анна Павловна с пяти часов сидит на балконе. Что ее вызвало: восход солнца, свежий воздух или пение жаворонка? Нет! она не сводит глаз с дороги, что идет через рощу. Пришла Аграфена просить ключей. Анна Павловна не поглядела на нее и, не спуская глаз с дороги, отдала ключи и не спросила даже зачем. Явился повар: она, тоже не глядя на него, отдала ему множество приказаний.
Другой день стол заказывался на десять
человек.
— Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит! А я
другую ночь почти не сплю и
людям не даю спать: неравно приедет, а мы все дрыхнем — хорошо будет! Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Иваныч. Да вы все перемокли: не хотите ли выпить и позавтракать? Обедать-то, может быть, поздно придется: станем поджидать дорогого гостя.
Там тот и
другой — все вышли в
люди…
На кресле близ стола сидел невысокого роста, полный
человек, с крестом на шее, в застегнутом наглухо фраке, положив одну ногу на
другую.