Неточные совпадения
— Что же мне делать, cousin: я не понимаю? Вы сейчас сказали, что для того, чтобы понять жизнь, нужно, во-первых, снять портьеру
с нее. Положим, она снята, и я не слушаюсь предков: я знаю, зачем, куда бегут все эти люди, — она указала на
улицу, — что их занимает, тревожит: что же нужно, во-вторых?
А со временем вы постараетесь узнать, нет ли и за вами какого-нибудь дела, кроме визитов и праздного спокойствия, и будете уже
с другими мыслями глядеть и туда, на
улицу.
— Довольно, довольно! — остановила она
с полуулыбкой, не от скуки нетерпения, а под влиянием как будто утомления от раздражительного спора. — Я воображаю себе обеих тетушек, если б в комнате поселился беспорядок, — сказала она, смеясь, — разбросанные книги, цветы — и вся
улица смотрит свободно сюда!..
В юности он приезжал не раз к матери, в свое имение, проводил время отпуска и уезжал опять, и наконец вышел в отставку, потом приехал в город, купил маленький серенький домик,
с тремя окнами на
улицу, и свил себе тут вечное гнездо.
— Боже мой, Наташа! — закричал он не своим голосом и побежал
с лестницы, бросился на
улицу и поскакал на извозчике к Знаменью, в переулок, вбежал в дом, в третий этаж. — Две недели не был, две недели — это вечность! Что она?
Он медленно ушел домой и две недели ходил убитый, молчаливый, не заглядывал в студию, не видался
с приятелями и бродил по уединенным
улицам. Горе укладывалось, слезы иссякли, острая боль затихла, и в голове только оставалась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от слез лицо тетки и безмолвный, судорожный плач подруги…»
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в
улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин,
с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— Что же: вы бредили страстью для меня — ну, вот я страстно влюблена, — смеялась она. — Разве мне не все равно — идти туда (она показала на
улицу), что
с Ельниным, что
с графом? Ведь там я должна «увидеть счастье, упиться им»!
— Успокойтесь: ничего этого нет, — сказала она кротко, — и мне остается только поблагодарить вас за этот новый урок, за предостережение. Но я в затруднении теперь, чему следовать: тогда вы толкали туда, на
улицу — теперь… боитесь за меня. Что же мне, бедной, делать!.. —
с комическим послушанием спросила она.
Смотрел на искривленные, бесконечные, идущие между плетнями, переулки, на пустые, без домов,
улицы,
с громкими надписями: «Московская
улица», «Астраханская
улица», «Саратовская
улица»,
с базарами, где навалены груды лык, соленой и сушеной рыбы, кадки дегтю и калачи; на зияющие ворота постоялых дворов,
с далеко разносящимся запахом навоза, и на бренчащие по
улице дрожки.
Он не ошибся: учитель, загнув в книгу палец, вышел
с Райским на
улицу и указал, как пройти одну
улицу, потом завернуть направо, потом налево.
— А ты не слушай его: он там насмотрелся на каких-нибудь англичанок да полячек! те еще в девках одни ходят по
улицам, переписку ведут
с мужчинами и верхом скачут на лошадях. Этого, что ли, братец хочет? Вот постой, я поговорю
с ним…
Он заглянул к бабушке: ее не было, и он, взяв фуражку, вышел из дома, пошел по слободе и добрел незаметно до города, продолжая
с любопытством вглядываться в каждого прохожего, изучал дома,
улицы.
Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот дом еще месяц тому назад был серый, запущенный,
с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась посмотреть, как ровняют
улицу для бульвара.
Они прошли по лавкам. Вера делала покупки для себя и для Марфеньки, так же развязно и словоохотливо разговаривая
с купцами и
с встречными знакомыми.
С некоторыми даже останавливалась на
улице и входила в мелочные, будничные подробности, зашла к какой-то своей крестнице, дочери бедной мещанки, которой отдала купленного на платье ей и малютке ситцу и одеяло. Потом охотно приняла предложение Райского навестить Козлова.
Козлов по-вчерашнему ходил, пошатываясь, как пьяный, из угла в угол, угрюмо молчал
с неблизкими и обнаруживал тоску только при Райском, слабел и падал духом, жалуясь тихим ропотом, и все вслушивался в каждый проезжавший экипаж по
улице, подходил к дверям в волнении и возвращался в отчаянии.