Неточные совпадения
Только совестясь опекуна,
не бросал Райский этой пытки, и кое-как в несколько месяцев удалось ему сладить с первыми шагами. И то он все капризничал: то играл
не тем пальцем, которым
требовал учитель, а каким казалось ему ловчее,
не хотел играть гамм, а ловил ухом мотивы, какие западут в голову, и бывал счастлив, когда удавалось ему уловить ту же экспрессию или силу, какую слышал у кого-нибудь и поразился ею, как прежде поразился штрихами и точками учителя.
Машутка становилась в угол, подальше, всегда прячась от барыни в тени и стараясь притвориться опрятной. Барыня
требовала этого, а Машутке как-то неловко было держать себя в чистоте. Чисто вымытыми руками она
не так цепко берет вещь в руки и, того гляди, уронит; самовар или чашки скользят из рук; в чистом платье тоже несвободно ходить.
Но фантазия
требовала роскоши, тревог. Покой усыплял ее — и жизнь его как будто останавливалась. А она ничего этого
не знала,
не подозревала, какой змей гнездился в нем рядом с любовью.
У ней и в сердце, и в мысли
не было упреков и слез,
не срывались укоризны с языка. Она
не подозревала, что можно сердиться, плакать, ревновать, желать, даже
требовать чего-нибудь именем своих прав.
Между тем жизнь будила и отрывала его от творческих снов и звала, от художественных наслаждений и мук, к живым наслаждениям и реальным горестям, среди которых самою лютою была для него скука. Он бросался от ощущения к ощущению, ловил явления, берег и задерживал почти силою впечатления,
требуя пищи
не одному воображению, но все чего-то ища, желая, пробуя на чем-то остановиться…
Не только от мира внешнего, от формы, он настоятельно
требовал красоты, но и на мир нравственный смотрел он
не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице,
не как на початую от рождения мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
— Вы у себя дома: я умею уважать «ваши права» и
не могу
требовать этого…
— Зачем я буду рассказывать, люблю я или нет? До этого никому нет дела. Я знаю, что я свободна и никто
не вправе
требовать отчета от меня…
— Напрасно вы
требовали должной вам дани, поклона, от этого пня, — сказал он, — он
не понял вашего величия. Примите от меня этот поклон,
не как бабушка от внука, а как женщина от мужчины. Я удивляюсь Татьяне Марковне, лучшей из женщин, и кланяюсь ее женскому достоинству!
— А вы эгоист, Борис Павлович! У вас вдруг родилась какая-то фантазия — и я должна делить ее, лечить, облегчать: да что мне за дело до вас, как вам до меня? Я
требую у вас одного — покоя: я имею на него право, я свободна, как ветер, никому
не принадлежу, никого
не боюсь…
— Марфенька все пересказала мне, как вы проповедовали ей свободу любви, советовали
не слушаться бабушки, а теперь сами хуже бабушки!
Требуете чужих тайн…
Но ему нравилась эта жизнь, и он
не покидал ее. Дома он читал увражи по агрономической и вообще по хозяйственной части, держал сведущего немца, специалиста по лесному хозяйству, но
не отдавался ему в опеку,
требовал его советов, а распоряжался сам, с помощию двух приказчиков и артелью своих и нанятых рабочих. В свободное время он любил читать французские романы: это был единственный оттенок изнеженности в этой, впрочем, обыкновенной жизни многих обитателей наших отдаленных углов.
На третий день Вера совсем
не пришла к чаю, а
потребовала его к себе. Когда же бабушка прислала за ней «послушать книжку», Веры
не было дома: она ушла гулять.
— Чего же вы
требуете? чтоб я
не рассуждала?
— Чего, чего! — повторил он, — во-первых, я люблю вас и
требую ответа полного… А потом верьте мне и слушайтесь! Разве во мне меньше пыла и страсти, нежели в вашем Райском, с его поэзией? Только я
не умею говорить о ней поэтически, да и
не надо. Страсть
не разговорчива… А вы
не верите,
не слушаетесь!..
Вся женская грубость и грязь, прикрытая нарядами, золотом, брильянтами и румянами, — густыми волнами опять протекла мимо его. Он припомнил свои страдания, горькие оскорбления, вынесенные им в битвах жизни: как падали его модели, как падал он сам вместе с ними и как вставал опять,
не отчаиваясь и
требуя от женщин человечности, гармонии красоты наружной с красотой внутренней.
«А! вот и пробный камень. Это сама бабушкина „судьба“ вмешалась в дело и
требует жертвы, подвига — и я его совершу. Через три дня видеть ее опять здесь… О, какая нега! Какое солнце взойдет над Малиновкой! Нет, убегу! Чего мне это стоит, никто
не знает! И ужели
не найду награды, потерянного мира? Скорей, скорей прочь…» — сказал он решительно и кликнул Егора, приказав принести чемодан.
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая, что эта внутренняя работа над собой, которой он
требовал от Веры, от живой женщины, как человек, и от статуи, как художник, началась у него самого
не с Веры, а давно, прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения натуры на реальное и фантастическое.
Тогда казалось ему, что он любил Веру такой любовью, какою никто другой
не любил ее, и сам смело
требовал от нее такой же любви и к себе, какой она
не могла дать своему идолу, как бы страстно ни любила его, если этот идол
не носил в груди таких же сил, такого же огня и, следовательно, такой же любви, какая была заключена в нем и рвалась к ней.
— И это оставим? Нет,
не оставлю! — с вспыхнувшей злостью сказал он, вырвав у ней руку, — ты как кошка с мышью играешь со мной! Я больше
не позволю, довольно! Ты можешь откладывать свои секреты до удобного времени, даже вовсе о них
не говорить: ты вправе, а о себе я
требую немедленного ответа. Зачем я тебе? Какую ты роль дала мне и зачем, за что!
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы
требуете от меня, Вера? Положим, я бы
не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я
не верю ему и терпеть
не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
— Ах нет! Я иногда сам смеялся, и над собой, и над вами, что вы ничего
не понимаете и суетитесь. Особенно когда ты
потребовала пальто, одеяло, деньги для «изгнанника»…
— Оставим все это… после, после… А теперь я
потребую от тебя, как от друга и брата, помощи, важной услуги… Ты
не откажешь!..
Он ничего
не сказал больше, но, взглянув на него, она видела, что может
требовать всего.
Она, по этой простой канве, умела чертить широкий, смелый узор более сложной жизни, других требований, идей, чувств, которых
не знала, но угадывала, читая за строками простой жизни другие строки, которых жаждал ее ум и
требовала натура.
А он
требовал не только честности, правды, добра, но и веры в свое учение, как
требует ее другое учение, которое за нее обещает — бессмертие в будущем и, в залог этого обещания, дает и в настоящем просимое всякому, кто просит, кто стучится, кто ищет.
Новое учение
не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало — смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их,
не вникнув в дух и глубину, и
требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «новая сила»
не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
— Да, Иван Иванович, я теперь вижу, что я надеялась на вас и в этом, только
не признавалась сама себе, и никогда
не решилась бы
требовать от вас этой помощи. Но если вы великодушно предлагаете, то я рада и благодарю. Никто
не поможет мне так, как вы поможете, потому что никто так, как вы,
не любит меня…
— Она положительно отказывается от этого — и я могу дать вам слово, что она
не может поступить иначе… Она больна — и ее здоровье
требует покоя, а покой явится, когда вы
не будете напоминать о себе. Я передаю, что мне сказано, и говорю то, что видел сам…
О свадьбе ни слуху ни духу. Отчего Тушин
не делает предложения, или, если сделал, отчего оно
не принято? Падало подозрение на Райского, что он увлек Веру: тогда — отчего он
не женится на ней? Общественное мнение неумолимо
требовало на суд — кто прав, кто виноват, — чтобы произнести свой приговор.