Неточные совпадения
Вскоре после
смерти жены он было попросился туда, но образ его
жизни, нравы
и его затеи так были известны в обществе, что ему, в ответ на просьбу, коротко отвечено было: «Незачем». Он пожевал губами, похандрил, потом сделал какое-то громадное, дорогое сумасбродство
и успокоился. После того, уже промотавшись окончательно, он в Париж не порывался.
Она прожила бы до старости, не упрекнув ни
жизнь, ни друга, ни его непостоянную любовь,
и никого ни в чем, как не упрекает теперь никого
и ничто за свою
смерть.
И ее болезненная, страдальческая
жизнь,
и преждевременная
смерть казались ей — так надо.
Он клял себя, что не отвечал целым океаном любви на отданную ему одному
жизнь, что не окружил ее оградой нежности отца, брата, мужа, дал дохнуть на нее не только ветру, но
и смерти.
«
Смерть! Боже, дай ей
жизнь и счастье
и возьми у меня все!» — вопила в нем поздняя, отчаянная мольба. Он мысленно всходил на эшафот, сам клал голову на плаху
и кричал...
— Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало, — заметила она
и почти верно определила этой пословицей значение писанья Райского. У него уходило время, сила фантазии разрешалась естественным путем,
и он не замечал
жизни, не знал скуки, никуда
и ничего не хотел. — Зачем только ты пишешь все по ночам? — сказала она. —
Смерть — боюсь… Ну, как заснешь над своей драмой?
И шутка ли, до света? ведь ты изведешь себя. Посмотри, ты иногда желт, как переспелый огурец…
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же
жизнь, только с уничижениями, разочарованиями,
и впереди обещало —
смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух
и глубину,
и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой
и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную
жизнь, «новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала
жизни.
Говорила она то же, что и вчера, — о тайне
жизни и смерти, только другими словами, более спокойно, прислушиваясь к чему-то и как бы ожидая возражений. Тихие слова ее укладывались в память Клима легким слоем, как пылинки на лакированную плоскость.
Был тогда в начале столетия один генерал, генерал со связями большими и богатейший помещик, но из таких (правда, и тогда уже, кажется, очень немногих), которые, удаляясь на покой со службы, чуть-чуть не бывали уверены, что выслужили себе право на
жизнь и смерть своих подданных.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь
и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах…
И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени
и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я
смертью окончу
жизнь свою».
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? //
И жизнь его не ратная, //
И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Не успела на его глазах совершиться одна тайна
смерти, оставшаяся неразгаданной, как возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви
и жизни.
Он у постели больной жены в первый раз в
жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей
и которого он прежде стыдился, как вредной слабости;
и жалость к ней,
и раскаяние в том, что он желал ее
смерти,
и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но
и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.
Левин говорил то, что он истинно думал в это последнее время. Он во всем видел только
смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать
жизнь, пока не пришла
смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело,
и он из последних сил ухватился
и держался за него.