Неточные совпадения
— Ты на их лицах мельком прочтешь какую-нибудь заботу, или тоску, или радость, или мысль, признак воли: ну, словом, — движение, жизнь. Немного нужно, чтоб подобрать ключ и сказать, что тут семья и дети, значит, было прошлое, а там глядит
страсть или
живой след симпатии, — значит, есть настоящее, а здесь на молодом лице играют надежды, просятся наружу желания и пророчат беспокойное будущее…
Женщины того мира казались ему особой породой. Как пар и машины заменили
живую силу рук, так там целая механика жизни и
страстей заменила природную жизнь и
страсти. Этот мир — без привязанностей, без детей, без колыбелей, без братьев и сестер, без мужей и без жен, а только с мужчинами и женщинами.
«Где же тут роман? — печально думал он, — нет его! Из всего этого материала может выйти разве пролог к роману! а самый роман — впереди, или вовсе не будет его! Какой роман найду я там, в глуши, в деревне! Идиллию, пожалуй, между курами и петухами, а не роман у
живых людей, с огнем, движением,
страстью!»
Природа вложила только
страсть в
живые организмы, другого она ничего не дает.
Он стал писать дневник. Полились волны поэзии, импровизации, полные то нежного умиления и поклонения, то
живой, ревнивой
страсти и всех ее бурных и горячих воплей, песен, мук, счастья.
Райский знал и это и не лукавил даже перед собой, а хотел только утомить чем-нибудь невыносимую боль, то есть не вдруг удаляться от этих мест и не класть сразу непреодолимой дали между ею и собою, чтобы не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан был и с
живой, полной прелести, стройной и нежной фигурой Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее
страсти к кому-то, вопреки, наконец, его грубым предположениям в ее женской распущенности, в ее отношениях… к Тушину, в котором он более всех подозревал ее героя.
С тайным, захватывающим дыхание ужасом счастья видел он, что работа чистого гения не рушится от пожара
страстей, а только останавливается, и когда минует пожар, она идет вперед, медленно и туго, но все идет — и что в душе человека, независимо от художественного, таится другое творчество, присутствует другая
живая жажда, кроме животной, другая сила, кроме силы мышц.
— Может быть, — говорила она, как будто отряхивая хмель от головы. — Так что же? что вам? не все ли равно? вы этого хотели! «Природа влагает
страсть только в
живые организмы, — твердили вы, —
страсть прекрасна!..» Ну вот она — любуйтесь!..
«А отчего у меня до сих пор нет ее портрета кистью? — вдруг спросил он себя, тогда как он, с первой же встречи с Марфенькой, передал полотну ее черты, под влиянием первых впечатлений, и черты эти вышли говорящи, „в портрете есть правда, жизнь, верность во всем… кроме плеча и рук“, — думал он. А портрета Веры нет; ужели он уедет без него!.. Теперь ничто не мешает,
страсти у него нет, она его не убегает… Имея портрет, легче писать и роман: перед глазами будет она, как
живая…
Он почувствовал, что главная цель возвращения в Москву ему изменила, и он отходит от Софьи с грустью. Он, как потом сознается в сенях, с этой минуты подозревает в ней только холодность ко всему, — и после этой сцены самый обморок отнес не «к признакам
живых страстей», как прежде, а к «причуде избалованных нерв».
Неточные совпадения
За что ж виновнее Татьяна? // За то ль, что в милой простоте // Она не ведает обмана // И верит избранной мечте? // За то ль, что любит без искусства, // Послушная влеченью чувства, // Что так доверчива она, // Что от небес одарена // Воображением мятежным, // Умом и волею
живой, // И своенравной головой, // И сердцем пламенным и нежным? // Ужели не простите ей // Вы легкомыслия
страстей?
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце
живее вспыхивает
страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда… в Обломовке все почивают так крепко и покойно.
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с
страстью: он как будто рисовал ей бесконечную,
живую картину знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
— А есть радости
живые, есть
страсти? — заговорил он.
Вот здесь нет сильных нравственных потрясений, глубоких
страстей,
живых и разнообразных симпатий и ненавистей.