Неточные совпадения
— А… попадья, у которой я гостила: вам, верно, сказали о ней! — отвечала
Вера и,
встав со стула, стряхнула с передника крошки от сухарей.
Он взглянул на
Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив,
встала, поцеловала у бабушки руку и ушла. Он
встал из-за стола и ушел к себе в комнату.
Все
встали, окружили ее, и разговор принял другое направление. Райскому надоела вся эта сцена и эти люди, он собирался уже уйти, но с приходом
Веры у него заговорила такая сильная «дружба», что он остался, как пригвожденный к стулу.
Сцена невообразимого ужаса между присутствующими! Дамы
встали и кучей направились в залу, не простясь с хозяйкой; за ними толпой, как овцы, бросились девицы, и все уехали. Бабушка указала Марфеньке и
Вере дверь.
Вера приходила, уходила, он замечал это, но не вздрагивал, не волновался, не добивался ее взгляда, слова и,
вставши однажды утром, почувствовал себя совершенно твердым, то есть равнодушным и свободным, не только от желания добиваться чего-нибудь от
Веры, но даже от желания приобретать ее дружбу.
У обрыва Марк исчез в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но
встал рано, чтобы передать
Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
— Скажи Марине, чтоб она сейчас дала мне знать, когда
встанет и оденется
Вера Васильевна.
Лесничий соскочил и начал стучать рукояткой бича в ворота. У крыльца он предоставил лошадей на попечение подоспевшим Прохору, Тараске, Егорке, а сам бросился к
Вере,
встал на подножку экипажа, взял ее на руки и, как драгоценную ношу, бережно и почтительно внес на крыльцо, прошел мимо лакеев и девок, со свечами вышедших навстречу и выпучивших на них глаза, донес до дивана в зале и тихо посадил ее.
Долго шептали они, много раз бабушка крестила и целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее плече. Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже
встала и молилась в слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о
Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
— Послушайте,
Вера, я не Райский, — продолжал он,
встав со скамьи. — Вы женщина, и еще не женщина, а почка, вас еще надо развернуть, обратить в женщину. Тогда вы узнаете много тайн, которых и не снится девичьим головам и которых растолковать нельзя: они доступны только опыту… Я зову вас на опыт, указываю, где жизнь и в чем жизнь, а вы остановились на пороге и уперлись. Обещали так много, а идете вперед так туго — и еще учить хотите. А главное — не верите!
Он глядел на
Веру. Она
встала, поцеловала руку у бабушки, вместо поклона взглядом простилась с остальными и вышла.
Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие боли терзали его, когда он падал, как медленно
вставал опять, как тихо чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая
встать, ободряя, утешая, возвращая ему
веру в красоту правды и добра и силу — подняться, идти дальше, выше…
Он хотел плюнуть с обрыва — и вдруг окаменел на месте. Против его воли, вопреки ярости, презрению, в воображении — тихо поднимался со дна пропасти и
вставал перед ним образ
Веры, в такой обольстительной красоте, в какой он не видал ее никогда!
Вдруг издали увидел
Веру — и до того потерялся, испугался, ослабел, что не мог не только выскочить, «как барс», из засады и заградить ей путь, но должен был сам крепко держаться за скамью, чтоб не упасть. Сердце билось у него, коленки дрожали, он приковал взгляд к идущей
Вере и не мог оторвать его, хотел
встать — и тоже не мог: ему было больно даже дышать.
Вера бросилась к окнам и жадно вглядывалась в это странствие бабушки с ношей «беды». Она успела мельком уловить выражение на ее лице и упала в ужасе сама на пол, потом
встала, бегая от окна к окну, складывая вместе руки и простирая их, как в мольбе, вслед бабушке.
Татьяна Марковна тяжело
встала на ноги и села на кушетку.
Вера подала ей одеколон и воды, смочила ей виски, дала успокоительных капель и сама села на ковре, осыпая поцелуями ее руки.
Вере становилось тепло в груди, легче на сердце. Она внутренно
вставала на ноги, будто пробуждалась от сна, чувствуя, что в нее льется волнами опять жизнь, что тихо, как друг, стучится мир в душу, что душу эту, как темный, запущенный храм, осветили огнями и наполнили опять молитвами и надеждами. Могила обращалась в цветник.
Когда
Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно
встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз
Веры и несколько минут освещала ее лицо, глядя с умилением на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них миром и покоем.
— Что ты хочешь делать? — с удивлением спросила
Вера, вдруг
вставая и подходя к Татьяне Марковне.
Он пошел к Райскому. Татьяна Марковна и
Вера услыхали их разговор, поспешили одеться и позвали обоих пить чай, причем, конечно, Татьяна Марковна успела задержать их еще на час и предложила проект такого завтрака, что они погрозили уехать в ту же минуту, если она не ограничится одним бифштексом. Бифштексу предшествовала обильная закуска, а вслед за бифштексом явилась рыба, за рыбою жареная дичь. Дело доходило до пирожного, но они
встали из-за стола и простились — не надолго.