Неточные совпадения
— Да, но глубокий, истинный
художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня
есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
—
Художником быть хочу, — подтвердил Райский.
— Я слыхал, дядюшка, что
художники теперь в большом уважении. Вы, может
быть, старое время вспоминаете. Из академии выходят знаменитые люди…
«Я…
художником хочу
быть…» — думал
было он сказать, да вспомнил, как приняли это опекун и бабушка, и не сказал.
— Полноте, полноте лукавить! — перебил Кирилов, — не умеете делать рук, а поучиться — терпенья нет! Ведь если вытянуть эту руку, она
будет короче другой; уродец, в сущности, ваша красавица! Вы все шутите, а ни жизнью, ни искусством шутить нельзя! То и другое строго: оттого немного на свете и людей и
художников…
— Да, — сказал он, — это один из последних могикан: истинный, цельный, но ненужный более
художник. Искусство сходит с этих высоких ступеней в людскую толпу, то
есть в жизнь. Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
—
Есть одно искусство: оно лишь может удовлетворить современного
художника: искусство слова, поэзия: оно безгранично. Туда уходит и живопись, и музыка — и еще там
есть то, чего не дает ни то, ни другое…
— Вы говорите, — начал, однако, он, — что у меня
есть талант: и другие тоже говорят, даже находят во мне таланты. Я, может
быть, и
художник в душе, искренний
художник, — но я не готовился к этому поприщу…
— Известно что… поздно
было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите,
есть имение,
есть родство, свет… Надо бы
было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один
художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
— Как не верить: ими, говорят, вымощен ад. Нет, вы ничего не сделаете, и не выйдет из вас ничего, кроме того, что вышло, то
есть очень мало. Много этаких у нас
было и
есть: все пропали или спились с кругу. Я еще удивляюсь, что вы не
пьете: наши
художники обыкновенно кончают этим. Это всё неудачники!
— Вы заметили, — сказал Райский, — что наши
художники перестали
пить, и справедливо видите в этом прогресс, то
есть воспитание. Артисты вашего сорта — еще не улучшились… всё те же, как я вижу…
Вера умна, но он опытнее ее и знает жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь и истину, он
будет работать, как мыслитель и как
художник; этой жажде свободы даст пищу: идеи добра, правды, и как
художник вызовет в ней внутреннюю красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни и… и… вместе бы исполнил его!
«Надо также выделить из себя и слепить и те десять, двадцать типов в статуи, — шепнул кто-то внутри его, — это и
есть задача
художника, его „дело“, а не „мираж“!»
А он шел, мучась сомнениями, и страдал за себя и за нее. Она не подозревала его тайных мук, не подозревала, какою страстною любовью охвачен
был он к ней — как к женщине человек и как к идеалу
художник.
А Райский и плакал и смеялся чуть ли не в одно и то же время, и все искренно «девствовал», то
есть плакал и смеялся больше
художник, нежели человек, повинуясь нервам.
«А если сократить все это в одно слово, — вдруг отрезвившись на минуту, заключил он, — то выйдет: „люблю, как
художник“, то
есть всею силою необузданной… или разнузданной фантазии!»
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно
был счастлив, замечая, что эта внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой женщины, как человек, и от статуи, как
художник, началась у него самого не с Веры, а давно, прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения натуры на реальное и фантастическое.
Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым они хотели назвать всё, что переживаемо
было художником, особенно часто встречалось в их разговоре, так как оно им было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели никакого понятия, но хотели говорить.
Неточные совпадения
Анна вышла ему навстречу из-за трельяжа, и Левин увидел в полусвете кабинета ту самую женщину портрета в темном, разноцветно-синем платье, не в том положении, не с тем выражением, но на той самой высоте красоты, на которой она
была уловлена
художником на портрете.
С таким выражением на лице она
была еще красивее, чем прежде; но это выражение
было новое; оно
было вне того сияющего счастьем и раздающего счастье круга выражений, которые
были уловлены
художником на портрете.
У него
была способность понимать искусство и верно, со вкусом подражать искусству, и он подумал, что у него
есть то самое, что нужно для
художника, и, несколько времени поколебавшись, какой он выберет род живописи: религиозный, исторический, жанр или реалистический, он принялся писать.
Художник Михайлов, как и всегда,
был за работой, когда ему принесли карточки графа Вронского и Голенищева. Утро он работал в студии над большою картиной. Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она не умела обойтись с хозяйкой, требовавшею денег.
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском
художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед
была куплена. В статье
были укоры правительству и Академии за то, что замечательный
художник был лишен всякого поощрения и помощи.