Неточные совпадения
В деревне с ней цветы рвать, кататься — хорошо; да в десять мест в один день — несчастный!» — заключил он, перевертываясь на спину и радуясь, что
нет у него
таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свой покой.
—
Нет, сегодня у вице-директора обедаю. К четвергу надо приготовить доклад — адская работа! На представления из губерний положиться нельзя. Надо проверить самому списки. Фома Фомич
такой мнительный: все хочет сам. Вот сегодня вместе после обеда и засядем.
—
Нет,
нет! Это напрасно, — с важностью и покровительством подтвердил Судьбинский. — Свинкин ветреная голова. Иногда черт знает какие тебе итоги выведет, перепутает все справки. Я измучился с ним; а только
нет, он не замечен ни в чем
таком… Он не сделает,
нет,
нет! Завалялось дело где-нибудь; после отыщется.
—
Такой обязательный, — прибавил Судьбинский, — и
нет этого, знаешь, чтоб выслужиться, подгадить, подставить ногу, опередить… все делает, что может.
Фамилию его называли тоже различно: одни говорили, что он Иванов, другие звали Васильевым или Андреевым, третьи думали, что он Алексеев. Постороннему, который увидит его в первый раз, скажут имя его — тот забудет сейчас, и лицо забудет; что он скажет — не заметит. Присутствие его ничего не придаст обществу,
так же как отсутствие ничего не отнимет от него. Остроумия, оригинальности и других особенностей, как особых примет на теле, в его уме
нет.
В службе у него
нет особенного постоянного занятия, потому что никак не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше,
так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он
так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте, я после посмотрю… да, оно почти
так, как нужно».
—
Нет, я
так только заметил; ты обыкновенно к обеду прямо приходишь, а теперь только еще первый час.
— А вот я посмотрю, как ты не переедешь.
Нет, уж коли спросил совета,
так слушайся, что говорят.
— Что это за человек! — сказал Обломов. — Вдруг выдумает черт знает что: на Выборгскую сторону… Это не мудрено выдумать.
Нет, вот ты ухитрись выдумать, чтоб остаться здесь. Я восемь лет живу,
так менять-то не хочется…
—
Нет, прибавь портер к обеду,
так скажу.
—
Нет! Я ядовитый человек! — с горечью заметил Захар, повернувшись совсем стороной к барину. — Кабы не пускали Михея Андреича,
так бы меньше выходило! — прибавил он.
— Не вникнул,
так слушай, да и разбери, можно переезжать или
нет. Что значит переехать? Это значит: барин уйди на целый день да
так одетый с утра и ходи…
— Вот у вас все
так: можно и не мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу, галоши на постели, сапоги в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то стекло на картине разбито или диван в пятнах. Чего ни спросишь, —
нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
— Вот видишь ли! — продолжал Обломов. — А встанешь на новой квартире утром, что за скука! Ни воды, ни угольев
нет, а зимой
так холодом насидишься, настудят комнаты, а дров
нет; поди бегай, занимай…
—
Нет,
нет, ты постой! — заговорил Обломов. — Я спрашиваю тебя: как ты мог
так горько оскорбить барина, которого ты ребенком носил на руках, которому век служишь и который благодетельствует тебе?
— И я бы тоже… хотел… — говорил он, мигая с трудом, — что-нибудь
такое… Разве природа уж
так обидела меня… Да
нет, слава Богу… жаловаться нельзя…
Нет, Бог с ним, с морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас
так ядовито издевается над его гордой волей и
так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
Да не подумают, однако ж, чтоб перепела составляли там предмет гастрономической роскоши, —
нет,
такое развращение не проникло в нравы жителей того края: перепел — птица, уставом в пищу не показанная. Она там услаждает людской слух пением: оттого почти в каждом дому под кровлей в нитяной клетке висит перепел.
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где
нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы,
такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Населилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и тоска засели надолго, может быть навсегда, в душу. Он печально озирается вокруг и все видит в жизни вред, беду, все мечтает о той волшебной стороне, где
нет зла, хлопот, печалей, где живет Милитриса Кирбитьевна, где
так хорошо кормят и одевают даром…
Нет, не
такие нравы были там: гость там прежде троекратного потчеванья и не дотронется ни до чего. Он очень хорошо знает, что однократное потчеванье чаще заключает в себе просьбу отказаться от предлагаемого блюда или вина, нежели отведать его.
Спросил — «
нет, мол», и пошел: «Тебя, говорит, повесить надо, тебя, говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными рвать; кол осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!» А сам
так и лезет,
так и лезет…
—
Нет, это
такие господа, которые сами выдумывают, что им понадобится, — объяснил Захар.
—
Нет, ты как сказал-то — а? Как ты смеешь
так — а?
Нет,
так и ломят эти невежи,
так и напирают на то, что у них положено, что заберут себе в голову, готовы хоть стену пробить лбом, лишь бы поступить по правилам.
Как в организме
нет у него ничего лишнего,
так и в нравственных отправлениях своей жизни он искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжелые, неразрешаемые узлы.
— Ах, Илья, Илья! — сказал Штольц. —
Нет, я тебя не оставлю
так. Через неделю ты не узнаешь себя. Ужо вечером я сообщу тебе подробный план о том, что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я встряхну тебя. Захар! — закричал он. — Одеваться Илье Ильичу!
Другой мучится, что осужден ходить каждый день на службу и сидеть до пяти часов, а тот вздыхает тяжко, что
нет ему
такой благодати…
—
Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это только
так говорится, с женой вдвоем, а в самом-то деле только женился, тут наползет к тебе каких-то баб в дом. Загляни в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут,
так ходят каждый день кофе пить, обедать… Как же прокормить с тремя стами душ
такой пансион?
—
Нет,
так, ничего, — замяла она. — Я люблю Андрея Иваныча, — продолжала она, — не за то только, что он смешит меня, иногда он говорит — я плачу, и не за то, что он любит меня, а, кажется, за то… что он любит меня больше других; видите, куда вкралось самолюбие!
— Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не
так, — продолжала она, — он с ними не станет сидеть два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как с сестрой…
нет, как с дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь с ним.
Хорошо, если б и страсти
так кончались, а то после них остаются: дым, смрад, а счастья
нет! Воспоминания — один только стыд и рвание волос.
—
Нет: сильно очень пахнет; ни резеды, ни роз не люблю. Да я вообще не люблю цветов; в поле еще
так, а в комнате — столько возни с ними… сор…
— Посмотри, Захар, что это
такое? — сказал Илья Ильич, но мягко, с добротой: он сердиться был не в состоянии теперь. — Ты и здесь хочешь
такой же беспорядок завести: пыль, паутину?
Нет; извини, я не позволю! И
так Ольга Сергеевна мне проходу не дает: «Вы любите, говорит, сор».
«
Нет, она не
такая, она не обманщица, — решил он, — обманщицы не смотрят
таким ласковым взглядом; у них
нет такого искреннего смеха… они все пищат… Но… она, однако ж, не сказала, что любит! — вдруг опять подумал в испуге: это он
так себе растолковал… — А досада отчего же?.. Господи! в какой я омут попал!»
—
Нет,
нет! — еще решительнее прежнего заключил он. — Ни за что… никогда! Если это неправда, если мне
так показалось?.. Никогда, никогда!
Спрашивать ей было не у кого. У тетки? Но она скользит по подобным вопросам
так легко и ловко, что Ольге никогда не удалось свести ее отзывов в какую-нибудь сентенцию и зарубить в памяти. Штольца
нет. У Обломова? Но это какая-то Галатея, с которой ей самой приходилось быть Пигмалионом.
«Ах, если б испытывать только эту теплоту любви да не испытывать ее тревог! — мечтал он. —
Нет, жизнь трогает, куда ни уйди,
так и жжет! Сколько нового движения вдруг втеснилось в нее, занятий! Любовь — претрудная школа жизни!»
— Не знаю, — говорила она задумчиво, как будто вникая в себя и стараясь уловить, что в ней происходит. — Не знаю, влюблена ли я в вас; если
нет, то, может быть, не наступила еще минута; знаю только одно, что я
так не любила ни отца, ни мать, ни няньку…
— Верьте же мне, — заключила она, — как я вам верю, и не сомневайтесь, не тревожьте пустыми сомнениями этого счастья, а то оно улетит. Что я раз назвала своим, того уже не отдам назад, разве отнимут. Я это знаю, нужды
нет, что я молода, но… Знаете ли, — сказала она с уверенностью в голосе, — в месяц, с тех пор, как знаю вас, я много передумала и испытала, как будто прочла большую книгу,
так, про себя, понемногу… Не сомневайтесь же…
— Не могу не сомневаться, — перебил он, — не требуйте этого. Теперь, при вас, я уверен во всем: ваш взгляд, голос, все говорит. Вы смотрите на меня, как будто говорите: мне слов не надо, я умею читать ваши взгляды. Но когда вас
нет, начинается
такая мучительная игра в сомнения, в вопросы, и мне опять надо бежать к вам, опять взглянуть на вас, без этого я не верю. Что это?
Я сказал вам, что люблю вас, вы ответили тем же — слышите ли, какой диссонанс звучит в этом? Не слышите?
Так услышите позже, когда я уже буду в бездне. Посмотрите на меня, вдумайтесь в мое существование: можно ли вам любить меня, любите ли вы меня? «Люблю, люблю, люблю!» — сказали вы вчера. «
Нет,
нет,
нет!» — твердо отвечаю я.
— Никак
нет: ведь вы сначала велели сказать, что дома
нет, а потом отдать письмо. Вот как придет человек,
так отдам.
— Да, дорого! — вздохнув, сказала она. —
Нет, Илья Ильич, вам, должно быть, завидно стало, что я
так тихо была счастлива, и вы поспешили возмутить счастье.
— Да, теперь, может быть, когда уже видели, как плачет о вас женщина…
Нет, — прибавила она, — у вас
нет сердца. Вы не хотели моих слез, говорите вы,
так бы и не сделали, если б не хотели…
— Вот видите: и я верю в это, — добавила она. — Если же это не
так, то, может быть, и я разлюблю вас, может быть, мне будет больно от ошибки и вам тоже; может быть, мы расстанемся!.. Любить два, три раза…
нет,
нет… Я не хочу верить этому!
— Что ж это
такое? — вслух сказал он в забывчивости. — И — любовь тоже… любовь? А я думал, что она как знойный полдень, повиснет над любящимися и ничто не двигается и не дохнет в ее атмосфере; и в любви
нет покоя, и она движется все куда-то, вперед, вперед… «как вся жизнь», говорит Штольц. И не родился еще Иисус Навин, который бы сказал ей: «Стой и не движись!» Что ж будет завтра? — тревожно спросил он себя и задумчиво, лениво пошел домой.
Многие даже не знают сами, чего им хотеть, а если и решатся на это, то вяло,
так что, пожалуй, надо, пожалуй, и не надо. Это, должно быть, оттого, что у них брови лежат ровно, дугой, прощипаны пальцами и
нет складки на лбу.
А Обломов? Отчего он был нем и неподвижен с нею вчера, нужды
нет, что дыхание ее обдавало жаром его щеку, что ее горячие слезы капали ему на руку, что он почти нес ее в объятиях домой, слышал нескромный шепот ее сердца?.. А другой? Другие смотрят
так дерзко…
Он побежал отыскивать Ольгу. Дома сказали, что она ушла; он в деревню —
нет. Видит, вдали она, как ангел восходит на небеса, идет на гору,
так легко опирается ногой,
так колеблется ее стан.