Неточные совпадения
Если он хотел жить по-своему, то
есть лежать молча, дремать или ходить по комнате, Алексеева как будто не
было тут: он тоже молчал, дремал или смотрел в
книгу, разглядывал с ленивой зевотой до слез картинки и вещицы.
Если ему кое-как удавалось одолеть
книгу, называемую статистикой, историей, политической экономией, он совершенно
был доволен.
Как ни интересно
было место, на котором он останавливался, но если на этом месте заставал его час обеда или сна, он клал
книгу переплетом вверх и шел обедать или гасил свечу и ложился спать.
Так совершил свое учебное поприще Обломов. То число, в которое он выслушал последнюю лекцию, и
было геркулесовыми столпами его учености. Начальник заведения подписью своею на аттестате, как прежде учитель ногтем на
книге, провел черту, за которую герой наш не считал уже нужным простирать свои ученые стремления.
Обломов успел, однако ж, прочитать пожелтевшую от времени страницу, на которой чтение прервано
было месяц назад. Он положил
книгу на место и зевнул, потом погрузился в неотвязчивую думу «о двух несчастиях».
Штольц
был немец только вполовину, по отцу: мать его
была русская; веру он исповедовал православную; природная речь его
была русская: он учился ей у матери и из
книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца да из
книг.
Обломов сидит с
книгой или пишет в домашнем пальто; на шее надета легкая косынка; воротнички рубашки выпущены на галстук и блестят, как снег. Выходит он в сюртуке, прекрасно сшитом, в щегольской шляпе… Он весел,
напевает… Отчего же это?..
«Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! — думал он, глядя на нее почти испуганными глазами. — Эта белизна, эти глаза, где, как в пучине, темно и вместе блестит что-то, душа, должно
быть! Улыбку можно читать, как
книгу; за улыбкой эти зубы и вся голова… как она нежно покоится на плечах, точно зыблется, как цветок, дышит ароматом…»
И Ольге никогда не пришло бы в голову прочесть. Если они затруднялись обе, тот же вопрос обращался к барону фон Лангвагену или к Штольцу, когда он
был налицо, и
книга читалась или не читалась, по их приговору.
— С трудом, но читаю. — А вы не
были ли где-нибудь в городе? — спросил он больше затем, чтоб замять разговор о
книгах.
Облако непроницаемости слетело с нее. Взгляд ее
был говорящ и понятен. Она как будто нарочно открыла известную страницу
книги и позволила прочесть заветное место.
Она ехала и во французский спектакль, но содержание пьесы получало какую-то связь с ее жизнью; читала
книгу, и в
книге непременно
были строки с искрами ее ума, кое-где мелькал огонь ее чувств, записаны
были сказанные вчера слова, как будто автор подслушивал, как теперь бьется у ней сердце.
Однажды вдруг приступила к нему с вопросами о двойных звездах: он имел неосторожность сослаться на Гершеля и
был послан в город, должен
был прочесть
книгу и рассказывать ей, пока она не удовлетворилась.
— В чем? А вот в чем! — говорила она, указывая на него, на себя, на окружавшее их уединение. — Разве это не счастье, разве я жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти часа одна, без
книги, без музыки, между этими деревьями. Говорить с мужчиной, кроме Андрея Иваныча, мне
было скучно, не о чем: я все думала, как бы остаться одной… А теперь… и молчать вдвоем весело!
— А если, — начала она горячо вопросом, — вы устанете от этой любви, как устали от
книг, от службы, от света; если со временем, без соперницы, без другой любви, уснете вдруг около меня, как у себя на диване, и голос мой не разбудит вас; если опухоль у сердца пройдет, если даже не другая женщина, а халат ваш
будет вам дороже?..
—
Книги у вас
есть? — спросил он.
— У братца
есть, да они не читают. Газеты из трактира берем, так иногда братец вслух читают… да вот у Ванечки много
книг.
Ответ принес Никита, тот самый, который, по словам Анисьи,
был главным виновником болтовни. Он принес от барышни новые
книги, с поручением от Ольги прочитать и сказать, при свидании, стоит ли их читать ей самой.
Он хотел
было дать ей
книгу прочесть. Она, медленно шевеля губами, прочла про себя заглавие и возвратила
книгу, сказав, что когда придут Святки, так она возьмет ее у него и заставит Ваню прочесть вслух, тогда и бабушка послушает, а теперь некогда.
— Должно
быть, все
книги читали-с? — с той же покорной усмешкой заметил он.
Недостало духа и не нужно
было обнажаться до дна души перед чиновником. «Я и
книг не знаю», — шевельнулось в нем, но не сошло с языка и выразилось печальным вздохом.
— Я не такой теперь… что
был тогда, Андрей, — сказал он наконец, — дела мои, слава Богу, в порядке: я не лежу праздно, план почти кончен, выписываю два журнала;
книги, что ты оставил, почти все прочитал…
Любитель комфорта, может
быть, пожал бы плечами, взглянув на всю наружную разнорядицу мебели, ветхих картин, статуй с отломанными руками и ногами, иногда плохих, но дорогих по воспоминанию гравюр, мелочей. Разве глаза знатока загорелись бы не раз огнем жадности при взгляде на ту или другую картину, на какую-нибудь пожелтевшую от времени
книгу, на старый фарфор или камни и монеты.
Как таблица на каменной скрижали,
была начертана открыто всем и каждому жизнь старого Штольца, и под ней больше подразумевать
было нечего. Но мать, своими песнями и нежным шепотом, потом княжеский, разнохарактерный дом, далее университет,
книги и свет — все это отводило Андрея от прямой, начертанной отцом колеи; русская жизнь рисовала свои невидимые узоры и из бесцветной таблицы делала яркую, широкую картину.