Неточные совпадения
— А кто его
знает, где платок? — ворчал он, обходя вокруг комнату и ощупывая каждый стул, хотя и так можно было видеть, что на стульях
ничего не лежит.
— Эх, ты!
Не знаешь ничего. Да все мошенники натурально пишут — уж это ты мне поверь! Вот, например, — продолжал он, указывая на Алексеева, — сидит честная душа, овца овцой, а напишет ли он натурально? — Никогда. А родственник его, даром что свинья и бестия, тот напишет. И ты
не напишешь натурально! Стало быть, староста твой уж потому бестия, что ловко и натурально написал. Видишь ведь, как прибрал слово к слову: «Водворить на место жительства».
Он понял, что ему досталось в удел семейное счастье и заботы об имении. До тех пор он и
не знал порядочно своих дел: за него заботился иногда Штольц.
Не ведал он хорошенько ни дохода, ни расхода своего,
не составлял никогда бюджета —
ничего.
—
Не замай!
Не замай! — закричали многие. — Почем
знать, какой он; ишь
не бает
ничего; может быть, какой-нибудь такой…
Не замайте его, ребята!
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто
ничего круглый год
не делает, а день-деньской только и
знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
И никто
не знает ничего вокруг…
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех
не поднял. Там все это и умерло, больше
не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений
не было у меня;
не терял я
ничего; никакое ярмо
не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар
не убил во мне самолюбия, а так, Бог
знает отчего, все пропадает!
Взгляд ее
не следил за ним, как прежде. Она смотрела на него, как будто давно
знала, изучила его, наконец, как будто он ей
ничего, все равно как барон, — словом, он точно
не видал ее с год, и она на год созрела.
Ничего, ни maman, ни mon oncle, ни ma tante, [ни мать, ни дядюшка, ни тетушка (фр.).] ни няня, ни горничная — никто
не знает. И некогда было случиться: она протанцевала две мазурки, несколько контрдансов, да голова у ней что-то разболелась:
не поспала ночь…
— Я
ничего не подозреваю; я сказала вам вчера, что я чувствую, а что будет через год —
не знаю. Да разве после одного счастья бывает другое, потом третье, такое же? — спрашивала она, глядя на него во все глаза. — Говорите, вы опытнее меня.
Зато она
не боится сквозного ветра, ходит легко одетая в сумерки — ей
ничего! В ней играет здоровье; кушает она с аппетитом; у ней есть любимые блюда; она
знает, как и готовить их.
— Да; но мне
не хотелось заговаривать с теткой до нынешней недели, до получения письма. Я
знаю, она
не о любви моей спросит, а об имении, войдет в подробности, а этого
ничего я
не могу объяснить, пока
не получу ответа от поверенного.
— Этого
ничего не нужно, никто
не требует! Зачем мне твоя жизнь? Ты сделай, что надо. Это уловка лукавых людей предлагать жертвы, которых
не нужно или нельзя приносить, чтоб
не приносить нужных. Ты
не лукав — я
знаю, но…
— Можно, Иван Матвеевич: вот вам живое доказательство — я! Кто же я? Что я такое? Подите спросите у Захара, и он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать
ничего не умею! Делайте вы, если
знаете, и помогите, если можете, а за труд возьмите себе, что хотите, — на то и наука!
— Подлинно
ничего: в уездном суде, говорит,
не знаю, что делают, в департаменте тоже; какие мужики у него —
не ведает. Что за голова! Меня даже смех взял…
Ты кроток, честен, Илья; ты нежен… голубь; ты прячешь голову под крыло — и
ничего не хочешь больше; ты готов всю жизнь проворковать под кровлей… да я
не такая: мне мало этого, мне нужно чего-то еще, а чего —
не знаю!
Она
ничего этого
не понимала,
не сознавала ясно и боролась отчаянно с этими вопросами, сама с собой, и
не знала, как выйти из хаоса.
— Простите, виноват! — извинялся он. — Вот мы,
не видя
ничего, уж и поссорились. Я
знаю, что вы
не можете хотеть этого, но вы
не можете и стать в мое положение, и оттого вам странно мое движение — бежать. Человек иногда бессознательно делается эгоистом.
— Милая Ольга Сергевна!
Не сердитесь,
не говорите так: это
не ваш тон. Вы
знаете, что я
не думаю
ничего этого. Но в мою голову
не входит, я
не понимаю, как Обломов…
— Сыру швейцарского велите фунт взять! — командовал он,
не зная о средствах Агафьи Матвеевны, — и больше
ничего! Я извинюсь, скажу, что
не ждали… Да если б можно бульон какой-нибудь.
—
Ничего, — говорил смущенный Обломов, — ты
знаешь, я всегда был
не очень рачителен о своей комнате… Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай скорей на стол. Ну, что ты, надолго ли? Откуда?
А по временам, видя, что в ней мелькают
не совсем обыкновенные черты ума, взгляды, что нет в ней лжи,
не ищет она общего поклонения, что чувства в ней приходят и уходят просто и свободно, что нет
ничего чужого, а все свое, и это свое так смело, свежо и прочно — он недоумевал, откуда далось ей это,
не узнавал своих летучих уроков и заметок.
Какая-нибудь постройка, дела по своему или обломовскому имению, компанейские операции —
ничто не делалось без ее ведома или участия. Ни одного письма
не посылалось без прочтения ей, никакая мысль, а еще менее исполнение,
не проносилось мимо нее; она
знала все, и все занимало ее, потому что занимало его.
Она
знала, у кого спросить об этих тревогах, и нашла бы ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного ума или, еще хуже, жажда
не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она, его кумир — без сердца, с черствым,
ничем не довольным умом! Что ж из нее выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему страдания!
С полгода по смерти Обломова жила она с Анисьей и Захаром в дому, убиваясь горем. Она проторила тропинку к могиле мужа и выплакала все глаза, почти
ничего не ела,
не пила, питалась только чаем и часто по ночам
не смыкала глаз и истомилась совсем. Она никогда никому
не жаловалась и, кажется, чем более отодвигалась от минуты разлуки, тем больше уходила в себя, в свою печаль, и замыкалась от всех, даже от Анисьи. Никто
не знал, каково у ней на душе.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе
ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Черт его
знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора,
ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше
ничего нет?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт
знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Подлее его
ничего на свете
не знаю.
Стародум. А того
не знают, что у двора всякая тварь что-нибудь да значит и чего-нибудь да ищет; того
не знают, что у двора все придворные и у всех придворные. Нет, тут завидовать нечему: без знатных дел знатное состояние
ничто.