Неточные совпадения
Один Захар, обращающийся всю жизнь около своего барина, знал еще подробнее весь его внутренний быт; но он был убежден, что они с барином дело делают и живут нормально,
как должно, и что
иначе жить
не следует.
Он бы
не задумался сгореть или утонуть за него,
не считая этого подвигом, достойным удивления или каких-нибудь наград. Он смотрел на это,
как на естественное,
иначе быть
не могущее дело, или, лучше сказать, никак
не смотрел, а поступал так, без всяких умозрений.
Они бы и
не поверили, если б сказали им, что другие как-нибудь
иначе пашут, сеют, жнут, продают.
Какие же страсти и волнения могли быть у них?
Может быть, детский ум его давно решил, что так, а
не иначе следует жить,
как живут около него взрослые. Да и
как иначе прикажете решить ему? А
как жили взрослые в Обломовке?
Добрые люди понимали ее
не иначе,
как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями,
как то: болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом.
Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его выгоду. Они видели, что уж все начали выходить в люди, то есть приобретать чины, кресты и деньги
не иначе,
как только путем ученья; что старым подьячим, заторелым на службе дельцам, состаревшимся в давнишних привычках, кавычках и крючках, приходилось плохо.
А потом опять все прошло, только уже в лице прибавилось что-то новое:
иначе смотрит она, перестала смеяться громко,
не ест по целой груше зараз,
не рассказывает, «
как у них в пансионе»… Она тоже кончила курс.
Теперь уже я думаю
иначе. А что будет, когда я привяжусь к ней, когда видеться — сделается
не роскошью жизни, а необходимостью, когда любовь вопьется в сердце (недаром я чувствую там отверделость)?
Как оторваться тогда? Переживешь ли эту боль? Худо будет мне. Я и теперь без ужаса
не могу подумать об этом. Если б вы были опытнее, старше, тогда бы я благословил свое счастье и подал вам руку навсегда. А то…
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла,
как живут
иначе. Когда ты на той неделе надулся и
не был два дня — помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась, стала злая. Бранюсь с Катей,
как ты с Захаром; вижу,
как она потихоньку плачет, и мне вовсе
не жаль ее.
Не отвечаю ma tante,
не слышу, что она говорит, ничего
не делаю, никуда
не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье…
«Что ж это такое? — печально думал Обломов, — ни продолжительного шепота, ни таинственного уговора слить обе жизни в одну! Все как-то
иначе, по-другому.
Какая странная эта Ольга! Она
не останавливается на одном месте,
не задумывается сладко над поэтической минутой,
как будто у ней вовсе нет мечты, нет потребности утонуть в раздумье! Сейчас и поезжай в палату, на квартиру — точно Андрей! Что это все они
как будто сговорились торопиться жить!»
— Да; ma tante уехала в Царское Село; звала меня с собой. Мы будем обедать почти одни: Марья Семеновна только придет;
иначе бы я
не могла принять тебя. Сегодня ты
не можешь объясниться.
Как это все скучно! Зато завтра… — прибавила она и улыбнулась. — А что, если б я сегодня уехала в Царское Село? — спросила она шутливо.
А теперь, когда Илья Ильич сделался членом ее семейства, она и толчет и сеет
иначе. Свои кружева почти забыла. Начнет шить, усядется покойно, вдруг Обломов кричит Захару, чтоб кофе подавал, — она, в три прыжка, является в кухню и смотрит во все глаза так,
как будто прицеливается во что-нибудь, схватит ложечку, перельет на свету ложечки три, чтоб узнать, уварился ли, отстоялся ли кофе,
не подали бы с гущей, посмотрит, есть ли пенки в сливках.
Лицо у него
не грубое,
не красноватое, а белое, нежное; руки
не похожи на руки братца —
не трясутся,
не красные, а белые, небольшие. Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит так,
как не говорят ее братец и Тарантьев,
как не говорил муж; многого она даже
не понимает, но чувствует, что это умно, прекрасно, необыкновенно; да и то, что она понимает, он говорит как-то
иначе, нежели другие.
У ней горело в груди желание успокоить его, воротить слово «мучилась» или растолковать его
иначе, нежели
как он понял; но
как растолковать — она
не знала сама, только смутно чувствовала, что оба они под гнетом рокового недоумения, в фальшивом положении, что обоим тяжело от этого и что он только мог или она, с его помощию, могла привести в ясность и в порядок и прошедшее и настоящее.
А если закипит еще у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а
не иначе жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни,
как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что недовольно сделали для него при жизни.
— Отчего? Что с тобой? — начал было Штольц. — Ты знаешь меня: я давно задал себе эту задачу и
не отступлюсь. До сих пор меня отвлекали разные дела, а теперь я свободен. Ты должен жить с нами, вблизи нас: мы с Ольгой так решили, так и будет. Слава Богу, что я застал тебя таким же, а
не хуже. Я
не надеялся… Едем же!.. Я готов силой увезти тебя! Надо жить
иначе, ты понимаешь
как…