Неточные совпадения
Когда Обломов не обедал дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки и,
из любви к делу, бросалась
из угла в угол, сажала, вынимала горшки, почти в одно и то же мгновение отпирала
шкаф, доставала что надо и захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
Его отношения к ней были гораздо проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в вечном хождении
из шкафа в кухню,
из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей.
Обе они одеты каждая сообразно достоинству своего сана и должностей. У хозяйки завелся большой
шкаф с рядом шелковых платьев, мантилий и салопов; чепцы заказывались на той стороне, чуть ли не на Литейной, башмаки не с Апраксина, а
из Гостиного двора, а шляпка — представьте,
из Морской! И Анисья, когда отстряпает, а особенно в воскресенье, надевает шерстяное платье.
Вон она, в темном платье, в черном шерстяном платке на шее, ходит
из комнаты в кухню, как тень, по-прежнему отворяет и затворяет
шкафы, шьет, гладит кружева, но тихо, без энергии, говорит будто нехотя, тихим голосом, и не по-прежнему смотрит вокруг беспечно перебегающими с предмета на предмет глазами, а с сосредоточенным выражением, с затаившимся внутренним смыслом в глазах.
Неточные совпадения
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно было угадать
из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно пьяная кухарка, вероятно
из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за
шкафом и просидела здесь в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
Кабинет его была комната ни большая, ни маленькая; стояли в ней: большой письменный стол перед диваном, обитым клеенкой, бюро,
шкаф в углу и несколько стульев — всё казенной мебели,
из желтого отполированного дерева.
Хозяин вынул
из ставца [Ставец (устар.) — высокий
шкаф для посуды.] штоф [Штоф — бутыль (объемом 1/10 ведра).] и стакан, подошел к нему и, взглянув ему в лицо: «Эхе, — сказал он, — опять ты в нашем краю!
В эту минуту послышался легкий шум, и из-за
шкафа явилась Палаша, бледная и трепещущая.
Толстоногий стол, заваленный почерневшими от старинной пыли, словно прокопченными бумагами, занимал весь промежуток между двумя окнами; по стенам висели турецкие ружья, нагайки, сабля, две ландкарты, какие-то анатомические рисунки, портрет Гуфеланда, [Гуфеланд Христофор (1762–1836) — немецкий врач, автор широко в свое время популярной книги «Искусство продления человеческой жизни».] вензель
из волос в черной рамке и диплом под стеклом; кожаный, кое-где продавленный и разорванный, диван помещался между двумя громадными
шкафами из карельской березы; на полках в беспорядке теснились книги, коробочки, птичьи чучелы, банки, пузырьки; в одном углу стояла сломанная электрическая машина.