Неточные совпадения
Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и дубовые деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и на место их посадить акации; подумал было о
парке, но, сделав
в уме примерно смету издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до другого времени, перешел к цветникам и оранжереям.
Так думал он, забираясь подальше
в парк,
в боковую аллею.
Уж полдень давно ярко жег дорожки
парка. Все сидели
в тени, под холстинными навесами: только няньки с детьми, группами, отважно ходили и сидели на траве, под полуденными лучами.
—
В парк? — спросил Обломов.
—
В парк, точно так, «погулять, дескать, если угодно; я там буду»…
Обломов избегал весь
парк, заглядывал
в куртины,
в беседки — нет Ольги. Он пошел по той аллее, где было объяснение, и застал ее там, на скамье, недалеко от того места, где она сорвала и бросила ветку.
Он издали видел, как Ольга шла по горе, как догнала ее Катя и отдала письмо; видел, как Ольга на минуту остановилась, посмотрела на письмо, подумала, потом кивнула Кате и вошла
в аллею
парка.
Лето
в самом разгаре; июль проходит; погода отличная. С Ольгой Обломов почти не расстается.
В ясный день он
в парке,
в жаркий полдень теряется с ней
в роще, между сосен, сидит у ее ног, читает ей; она уже вышивает другой лоскуток канвы — для него. И у них царствует жаркое лето: набегают иногда облака и проходят.
Они стали чутки и осторожны. Иногда Ольга не скажет тетке, что видела Обломова, и он дома объявит, что едет
в город, а сам уйдет
в парк.
Долго ходили они молча по аллеям рука
в руку. Руки у ней влажны и мягки. Они вошли
в парк.
Она долго не спала, долго утром ходила одна
в волнении по аллее, от
парка до дома и обратно, все думала, думала, терялась
в догадках, то хмурилась, то вдруг вспыхивала краской и улыбалась чему-то, и все не могла ничего решить. «Ах, Сонечка! — думала она
в досаде. — Какая счастливая! Сейчас бы решила!»
Но осенние вечера
в городе не походили на длинные, светлые дни и вечера
в парке и роще. Здесь он уж не мог видеть ее по три раза
в день; здесь уж не прибежит к нему Катя и не пошлет он Захара с запиской за пять верст. И вся эта летняя, цветущая поэма любви как будто остановилась, пошла ленивее, как будто не хватило
в ней содержания.
— Если ж выдастся хороший день, — заключила она, — я поеду
в Летний сад гулять, и ты можешь прийти туда; это напомнит нам
парк…
парк! — повторила она с чувством.
— Илья! — серьезно заговорила она. — Помнишь,
в парке, когда ты сказал, что
в тебе загорелась жизнь, уверял, что я — цель твоей жизни, твой идеал, взял меня за руку и сказал, что она твоя, — помнишь, как я дала тебе согласие?
Глаза заблистали у него, как, бывало,
в парке. Опять гордость и сила воли засияли
в них.
«Нежен, нежен, нежен!» — мысленно твердила Ольга, но со вздохом, не как, бывало,
в парке, и погрузилась
в глубокую задумчивость.
Он молчал и
в ужасе слушал ее слезы, не смея мешать им. Он не чувствовал жалости ни к ней, ни к себе; он был сам жалок. Она опустилась
в кресло и, прижав голову к платку, оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной боли, как тогда
в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
«Зачем… я любила?» —
в тоске мучилась она и вспоминала утро
в парке, когда Обломов хотел бежать, а она думала тогда, что книга ее жизни закроется навсегда, если он бежит. Она так смело и легко решала вопрос любви, жизни, так все казалось ей ясно — и все запуталось
в неразрешимый узел.
Она рассказала о прогулках, о
парке, о своих надеждах, о просветлении и падении Обломова, о ветке сирени, даже о поцелуе. Только прошла молчанием душный вечер
в саду, — вероятно, потому, что все еще не решила, что за припадок с ней случился тогда.
— Едем же! — настаивал Штольц. — Это ее воля; она не отстанет. Я устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается мне. Опять забродит у тебя
в душе прошлое. Вспомнишь
парк, сирень и будешь пошевеливаться…
Неточные совпадения
Краса и гордость русская, // Белели церкви Божии // По горкам, по холмам, // И с ними
в славе спорили // Дворянские дома. // Дома с оранжереями, // С китайскими беседками // И с английскими
парками; // На каждом флаг играл, // Играл-манил приветливо, // Гостеприимство русское // И ласку обещал. // Французу не привидится // Во сне, какие праздники, // Не день, не два — по месяцу // Мы задавали тут. // Свои индейки жирные, // Свои наливки сочные, // Свои актеры, музыка, // Прислуги — целый полк!
Старые деревья
парка дремали
в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья.
«Это под окном, должно быть, какой-нибудь сад, — подумал он, — шумят деревья; как я не люблю шум деревьев ночью,
в бурю и
в темноту, скверное ощущение!» И он вспомнил, как, проходя давеча мимо Петровского
парка, с отвращением даже подумал о нем.
Поутру Самгин был
в Женеве, а около полудня отправился на свидание с матерью. Она жила на берегу озера,
в маленьком домике, слишком щедро украшенном лепкой, похожем на кондитерский торт. Домик уютно прятался
в полукруге плодовых деревьев, солнце благосклонно освещало румяные плоды яблонь, под одной из них, на мраморной скамье, сидела с книгой
в руке Вера Петровна
в платье небесного цвета, поза ее напомнила сыну снимок с памятника Мопассану
в парке Монсо.
Через два часа Клим Самгин сидел на скамье
в парке санатории, пред ним
в кресле на колесах развалился Варавка, вздувшийся, как огромный пузырь, синее лицо его, похожее на созревший нарыв, лоснилось, медвежьи глаза смотрели тускло, и было
в них что-то сонное, тупое. Ветер поднимал дыбом поредевшие волосы на его голове, перебирал пряди седой бороды, борода лежала на животе, который поднялся уже к подбородку его. Задыхаясь, свистящим голосом он понукал Самгина: