Неточные совпадения
—
В самом
деле? Что ж директор? — спросил Обломов дрожащим голосом. Ему, по старой
памяти, страшно стало.
Она как будто слушала курс жизни не по
дням, а по часам. И каждый час малейшего, едва заметного опыта, случая, который мелькнет, как птица, мимо носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро девушкой: она следит за его полетом вдаль, и кривая, описанная полетом линия остается у ней
в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком.
Если это подтверждалось, он шел домой с гордостью, с трепетным волнением и долго ночью втайне готовил себя на завтра. Самые скучные, необходимые занятия не казались ему сухи, а только необходимы: они входили глубже
в основу,
в ткань жизни; мысли, наблюдения, явления не складывались, молча и небрежно,
в архив
памяти, а придавали яркую краску каждому
дню.
Обломов отдал хозяйке все деньги, оставленные ему братцем на прожиток, и она, месяца три-четыре, без
памяти по-прежнему молола пудами кофе, толкла корицу, жарила телятину и индеек, и делала это до последнего
дня,
в который истратила последние семь гривен и пришла к нему сказать, что у ней денег нет.
Проверять мои слова, конечно, никому не приходило в голову, а о паспорте в те времена и в тех местах вообще никто и не спрашивал, да он никому и не был нужен. Судили и ценили человека по работе, а не по бумагам. Молнией сверкнули
в памяти дни, проведенные мною в зимовнике, и вся обстановка жизни в нем.
Меня он, кажется, по-своему любит — я все-таки недурной фронтовик. В минуты денежного кризиса я свободно черпаю из его кошелька, и он никогда не торопит отдачей долга. В свободное от службы время он называет меня прапорщиком и прапорам. Этот развеселый армейский чин давно уже отошел в вечность, но старые служаки любят его употреблять в ласкательно-игривом смысле,
в память дней своей юности.
Неточные совпадения
— Слушай! — сказал он, слегка поправив Федькину челюсть, — так как ты
память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь каждый
день должен сию драгоценную мне
память в стихах прославлять и стихи те ко мне приносить!
Многие из прежних мыслей показались ему излишними и крайними, но многие пробелы стали ему ясны, когда он освежил
в своей
памяти всё
дело.
Блеснет заутра луч денницы // И заиграет яркий
день; // А я, быть может, я гробницы // Сойду
в таинственную сень, // И
память юного поэта // Поглотит медленная Лета, // Забудет мир меня; но ты // Придешь ли,
дева красоты, // Слезу пролить над ранней урной // И думать: он меня любил, // Он мне единой посвятил // Рассвет печальный жизни бурной!.. // Сердечный друг, желанный друг, // Приди, приди: я твой супруг!..»
Латынь из моды вышла ныне: // Так, если правду вам сказать, // Он знал довольно по-латыни, // Чтоб эпиграфы разбирать, // Потолковать об Ювенале, //
В конце письма поставить vale, // Да помнил, хоть не без греха, // Из Энеиды два стиха. // Он рыться не имел охоты //
В хронологической пыли // Бытописания земли; // Но
дней минувших анекдоты, // От Ромула до наших
дней, // Хранил он
в памяти своей.
— Не совсем здоров! — подхватил Разумихин. — Эвона сморозил! До вчерашнего
дня чуть не без
памяти бредил… Ну, веришь, Порфирий, сам едва на ногах, а чуть только мы, я да Зосимов, вчера отвернулись — оделся и удрал потихоньку и куролесил где-то чуть не до полночи, и это
в совершеннейшем, я тебе скажу, бреду, можешь ты это представить! Замечательнейший случай!