И все это благодаря Леберке и ее пострадавшему щенку, может быть, даже Каштанке. Из-за него меня Григорьев перевел в свою комнату-библиотеку, из-за него, наконец, я впервые познакомился с Шекспиром, из-за него я прочел массу книг, в том числе «Гамлета», и в бессонную ночь вообразил его по-своему, а через неделю
увидел его на сцене, и какого Гамлета!.. Это было самое сильное впечатление первого года моего пребывания на сцене.
Мое семейство давно уже было в Казани, и я очень радовался, что оно
увидит меня на сцене; особенно хотелось мне, чтоб посмотрела на меня мой друг, моя красавица сестрица; но за неделю до представления получено было от высшего начальства запрещение играть «Разбойников».
Бобоедов. Прекрасно! Я очень рад хоть чем-нибудь отплатить вам за те наслаждения, которые испытывал,
видя вас на сцене. Я только возьму некоторые бумаги. (Уходит. С террасы двое пожилых рабочих вводят Рябцова. Сбоку идет Конь, заглядывая ему в лицо. За ними Левшин, Ягодин, Греков и еще несколько рабочих. Жандармы.)
— Не правда ли, какая смешная встреча? Да еще не конец; я вам хочу рассказать о себе; мне надобно высказаться; я, может быть, умру, не увидевши в другой раз товарища-художника… Вы, может быть, будете смеяться, — нет, это я глупо сказала, — смеяться вы не будете. Вы слишком человек для этого, скорее вы сочтете меня за безумную. В самом деле, что за женщина, которая бросается с своей откровенностью к человеку, которого не знает; да ведь я вас знаю, я
видела вас на сцене: вы — художник.
Неточные совпадения
Всё хлопает. Онегин входит, // Идет меж кресел по ногам, // Двойной лорнет скосясь наводит //
На ложи незнакомых дам; // Все ярусы окинул взором, // Всё
видел: лицами, убором // Ужасно недоволен он; // С мужчинами со всех сторон // Раскланялся, потом
на сцену // В большом рассеянье взглянул, // Отворотился — и зевнул, // И молвил: «Всех пора
на смену; // Балеты долго я терпел, // Но и Дидло мне надоел».
Артиста этого он
видел на сцене театра в царских одеждах трагического царя Бориса,
видел его безумным и страшным Олоферном, ужаснейшим царем Иваном Грозным при въезде его во Псков, — маленькой, кошмарной фигуркой с плетью в руках, сидевшей криво
на коне, над людями, которые кланялись в ноги коню его;
видел гибким Мефистофелем, пламенным сарказмом над людями, над жизнью; великолепно, поражающе изображал этот человек ужас безграничия власти.
— Все это лишнее, ненужное, cousin! — сказала она, — ничего этого нет. Предок не любуется
на меня, и ореола нет, а я любуюсь
на вас и долго не поеду в драму: я
вижу сцену здесь, не трогаясь с места… И знаете, кого вы напоминаете мне? Чацкого…
— И правду сказать, есть чего бояться предков! — заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они слышат и
видят вас! Чего не было сегодня! и упреки, и declaration, [признание (фр.).] и ревность… Я думала, что это возможно только
на сцене… Ах, cousin… — с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон.
Но лишь коснется речь самой жизни, являются
на сцену лица, события, заговорят в истории, в поэме или романе, греки, римляне, германцы, русские — но живые лица, — у Райского ухо невольно открывается: он весь тут и
видит этих людей, эту жизнь.