Неточные совпадения
—
А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!
Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии? — Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших домой к отцу.
— Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! — говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая еще обнять ненаглядных детей своих. — Дети приехали домой, больше году их не видали,
а он задумал невесть
что: на кулаки биться!
— Да он славно бьется! — говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай!
А все-таки на тебе смешное убранство:
что это за веревка висит?
А ты, бейбас,
что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему, —
что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
— Вот еще
что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь,
а он заставляет его биться!
Я грамоте разумею не сильно,
а потому и не знаю: Гораций,
что ли?
— Я думаю, архимандрит не давал вам и понюхать горелки, — продолжал Тарас. —
А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежим вишняком по спине и по всему,
что ни есть у козака?
А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, не только по субботам,
а доставалось и в середу и в четверги?
— Ну, дети, теперь надобно спать,
а завтра будем делать то,
что Бог даст. Да не стели нам постель! Нам не нужна постель. Мы будем спать на дворе.
Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому
что запорожцы никогда не любили торговаться,
а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили.
— Нет, вы оставайтесь! — закричали из толпы, — нам нужно было только прогнать кошевого, потому
что он баба,
а нам нужно человека в кошевые.
Притом же у нас храм Божий — грех сказать,
что такое: вот сколько лет уже, как, по милости Божией, стоит Сечь,
а до сих пор не то уже чтобы снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства.
— Да, так видите, панове,
что войны не можно начать. Рыцарская честь не велит.
А по своему бедному разуму вот
что я думаю: пустить с челнами одних молодых, пусть немного пошарпают берега Натолии. [Натолия — Анаталия — черноморское побережье Турции.] Как думаете, панове?
—
А с
чем приехали? — спросил кошевой, когда паром приворотил к берегу.
—
А вы разве ничего не слыхали о том,
что делается на гетьманщине?
—
А то делается,
что и родились и крестились, еще не видали такого.
— Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне в таратайках. Да не то беда,
что в таратайках,
а то беда,
что запрягают уже не коней,
а просто православных христиан. Слушайте! еще не то расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове!
А вы тут сидите на Запорожье да гуляете, да, видно, татарин такого задал вам страху,
что у вас уже ни глаз, ни ушей — ничего нет, и вы не слышите,
что делается на свете.
—
А гетьман ваш,
а полковники
что делали?
—
А так,
что уж теперь гетьман, зажаренный в медном быке, лежит в Варшаве,
а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам напоказ всему народу. Вот
что наделали полковники!
Прелат одного монастыря, услышав о приближении их, прислал от себя двух монахов, чтобы сказать,
что они не так ведут себя, как следует;
что между запорожцами и правительством стоит согласие;
что они нарушают свою обязанность к королю,
а с тем вместе и всякое народное право.
— Неразумная голова, — говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле,
а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему
что хочь,
а он все-таки поставит на своем.
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне;
а не помнит — чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому
что я не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде,
а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать, — чтоб ради ее дал хлеба!»
Он шел,
а биение сердца становилось сильнее, сильнее при одной мысли,
что увидит ее опять, и дрожали молодые колени.
Андрий схватил мешок одной рукой и дернул его вдруг так,
что голова Остапа упала на землю,
а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал
что было мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите коня, коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал в испуге Андрий, замахнувшись на него мешком.
Внизу лестницы сидело по одному часовому, которые картинно и симметрически держались одной рукой за стоявшие около них алебарды,
а другою подпирали наклоненные свои головы, и, казалось, таким образом, более походили на изваяния,
чем на живые существа.
— Не обманывай, рыцарь, и себя и меня, — говорила она, качая тихо прекрасной головой своей, — знаю и, к великому моему горю, знаю слишком хорошо,
что тебе нельзя любить меня; и знаю я, какой долг и завет твой: тебя зовут отец, товарищи, отчизна,
а мы — враги тебе.
Потом уже оказалось,
что весь Переяславский курень, расположившийся перед боковыми городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего,
что половина была перебита,
а другая перевязана прежде,
чем все могли узнать, в
чем дело.
А мы вот лучше покажем им,
что такое нападать на безвинных людей.
Прежде били добре,
а уж теперь побьем так,
что и пят не унесут домой.
А судя по тому,
что есть, неприятель вошел в город не с большим запасом; телег что-то было с ним немного.
—
А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал,
что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с других рыцарей; ибо у пана хорунжего — я все скажу пану — нет и одного червонного в кармане.
— Как только услышал я шум и увидел,
что проходят в городские ворота, я схватил на всякий случай с собой нитку жемчуга, потому
что в городе есть красавицы и дворянки,
а коли есть красавицы и дворянки, сказал я себе, то хоть им и есть нечего,
а жемчуг все-таки купят.
— Он сказал… прежде кивнул пальцем,
а потом уже сказал: «Янкель!»
А я: «Пан Андрий!» — говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем,
что отец — теперь не отец мне, брат — не брат, товарищ — не товарищ, и
что я с ними буду биться со всеми. Со всеми буду биться!»
Теперь припомнил он,
что видел в прошлую ночь Андрия, проходившего по табору с какой-то женщиною, и поник седою головою,
а все еще не хотел верить, чтобы могло случиться такое позорное дело и чтобы собственный сын его продал веру и душу.
Иной раз и выпить было не на
что,
а на войну все принарядились.
—
А оттого,
что позади его упрячется все войско, и уж черта с два из-за его пуза достанешь которого-нибудь копьем!
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом, зная,
что время военное и не до того теперь,
а тут же повел их прямо на кучу и уж показал им всем,
что недаром выбрали его в атаманы.
А долее всех не ложился старый Тарас, все размышляя,
что бы значило,
что Андрия не было между вражьих воев.
— Много между нами есть старших и советом умнейших, но коли меня почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарином. Ибо вы сами знаете,
что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода,
а мигом размытарит его, так
что и следов не найдешь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают,
что такое козаки; за веру, сколько было по силам, отмстили; корысти же с голодного города не много. Итак, мой совет — идти.
—
А разве ты позабыл, бравый полковник, — сказал тогда кошевой, —
что у татар в руках тоже наши товарищи,
что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам,
что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве,
что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
А теперь послушайте,
что скажет моя другая речь.
А вот
что скажет моя другая речь: большую правду сказал и Тарас-полковник, — дай Боже ему побольше веку и чтоб таких полковников было побольше на Украйне!
— Слушайте ж теперь войскового приказа, дети! — сказал кошевой, выступил вперед и надел шапку,
а все запорожцы, сколько их ни было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался
что говорить старший.
— Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог знает, приведется ли в жизни еще увидеться. Слушайте своего атамана,
а исполняйте то,
что сами знаете: сами знаете,
что велит козацкая честь.
А козаки все до одного прощались, зная,
что много будет работы тем и другим; но не повершили, однако ж, тотчас разлучиться,
а повершили дождаться темной ночной поры, чтобы не дать неприятелю увидеть убыль в козацком войске.
Долго еще оставшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно.
А когда сошли и воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звездах,
что половины телег уже не было на месте,
что многих, многих нет, невесело стало у всякого на сердце, и все задумались против воли, утупивши в землю гульливые свои головы.
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынью, наведенному прощаньем с товарищами,
а между тем в тишине готовился разом и вдруг разбудить их всех, гикнувши по-казацки, чтобы вновь и с большею силой,
чем прежде, воротилась бодрость каждому в душу, на
что способна одна только славянская порода — широкая, могучая порода перед другими,
что море перед мелководными реками.
—
А берите все, — сказал Бульба, — все, сколько ни есть, берите,
что у кого есть: ковш, или черпак, которым поит коня, или рукавицу, или шапку,
а коли
что, то и просто подставляй обе горсти.
Попробовали сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками,
а половина прогнана в город ни с
чем.
И когда все было сделано как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы ободрить и освежить их, — знал,
что и без того крепки они духом, —
а просто самому хотелось высказать все,
что было на сердце.
Нет, братцы, так любить, как русская душа, — любить не то чтобы умом или
чем другим,
а всем,
чем дал Бог,
что ни есть в тебе,
а… — сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так любить никто не может!
И когда турки, обрадовавшись,
что достали себе такого слугу, стали пировать и, позабыв закон свой, все перепились, он принес все шестьдесят четыре ключа и роздал невольникам, чтобы отмыкали себя, бросали бы цепи и кандалы в море,
а брали бы наместо того сабли да рубили турков.