Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, я вам скажу, вы не
того… вы не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко,
а оно себе мотает на ус.
Городничий. Ну,
а что из
того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите;
а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви.
А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего,
а как добрался до Александра Македонского,
то я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Почтмейстер.
А если так,
то не будет войны с турками.
Говорят, что я им солоно пришелся,
а я, вот ей-богу, если и взял с иного,
то, право, без всякой ненависти.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не
то чтоб из предосторожности,
а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи…
а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось!
А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у другого.
А Петр-то Иванович уж мигнул пальцем и подозвал трактирщика-с, трактирщика Власа: у него жена три недели назад
тому родила, и такой пребойкий мальчик, будет так же, как и отец, содержать трактир.
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт,
а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
)Да если приезжий чиновник будет спрашивать службу: довольны ли? — чтобы говорили: «Всем довольны, ваше благородие»;
а который будет недоволен,
то ему после дам такого неудовольствия…
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с
той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
А отчего? — оттого, что делом не занимается: вместо
того чтобы в должность,
а он идет гулять по прешпекту, в картишки играет.
Он не посмотрел бы на
то, что ты чиновник,
а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что дня б четыре ты почесывался.
А при всем
том страх хотелось бы с ним еще раз сразиться.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «Не шей ты мне, матушка»,
а наконец ни се ни
то.
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую.
А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время говорит про себя.)
А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид,
а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они?
А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий?
А?
А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до
тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Анна Андреевна.
А! так это
тот самый, о котором было писано мужу.
Приготовь поскорее комнату для важного гостя,
ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филипповича,
а вина вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал самого лучшего,
а не
то я перерою весь его погреб.
Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину… постой, я дам тебе записочку (садится к столу, пишет записку и между
тем говорит):эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес оттуда вина.
А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать,
а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам
того же кушанья отпустят.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей,
то есть, пользе.
А здесь, можно сказать, нет другого помышления, кроме
того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше;
а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С
тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу в департамент, с
тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!»
А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр, тр… пошел писать.
Хлестаков. Ах да, это правда: это точно Загоскина;
а есть другой «Юрий Милославский», так
тот уж мой.
Бобчинский.
А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет!
а когда генерал,
то уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь раз, да и
то так уж, лишь бы только. «
А, — говорит себе, — дай уж посмотрю на нее!»
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только,
а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)
А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше барин твой обращает внимание,
то есть что ему в дороге больше нравится?
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и
то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «
А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я человек простой».
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою,
а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца,
а не
то чтобы из интереса.
А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю,
а мне, право, нравится такая жизнь.
Хлестаков. Скажите, взрослых!
А как они… как они
того?..
Добчинский.
То есть оно так только говорится,
а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже был совсем,
то есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую;
а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее,
а не
то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть,
а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
А если есть теща,
то чтоб и теще…
Хлестаков (рисуется).
А ваши глаза лучше, нежели важные дела… Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив
того, вы можете принесть удовольствие.
Городничий.
А когда же,
то есть… вы изволили сами намекнуть насчет, кажется, свадьбы?
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий (с неудовольствием).
А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что?
а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное.
А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь,
а уж обмериваешь;
а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби!
а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь? не
то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»;
а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь,
а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович.
А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник,
а может быть, и
того еще хуже.