Неточные совпадения
—
Как в цене? — сказал опять Манилов и остановился. — Неужели вы полагаете, что я
стану брать деньги за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то
с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую беру на себя.
Слезши
с козел, он
стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время
как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: «Вишь ты, и перекинулась!»
Ноздрев был среди их совершенно
как отец среди семейства; все они, тут же пустивши вверх хвосты, зовомые у собачеев прави́лами, полетели прямо навстречу гостям и
стали с ними здороваться.
А между тем дамы уехали, хорошенькая головка
с тоненькими чертами лица и тоненьким
станом скрылась,
как что-то похожее на виденье, и опять осталась дорога, бричка, тройка знакомых читателю лошадей, Селифан, Чичиков, гладь и пустота окрестных полей.
Откуда возьмется и надутость и чопорность,
станет ворочаться по вытверженным наставлениям,
станет ломать голову и придумывать,
с кем и
как, и сколько нужно говорить,
как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше, чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем, что
станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно бы знать, чьих она? что,
как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек
с капиталом, приобретенным на службе?
— Да что в самом деле…
как будто точно сурьезное дело; да я в другом месте нипочем возьму. Еще мне всякий
с охотой сбудет их, чтобы только поскорей избавиться. Дурак разве
станет держать их при себе и платить за них подати!
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно,
как уже видел читатель, было заклеено бумагою;
с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее
становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась,
как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою
стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду барина, неизвестно, по крайней мере, они перемигнулись
с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз
как будто несколько прояснилась.
Гости, выпивши по рюмке водки темного оливкового цвета,
какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут на Руси печати, приступили со всех сторон
с вилками к столу и
стали обнаруживать,
как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто на икру, кто на семгу, кто на сыр.
Есть случаи, где женщина,
как ни слаба и бессильна характером в сравнении
с мужчиною, но
становится вдруг тверже не только мужчины, но и всего что ни есть на свете.
Какое ни придумай имя, уж непременно найдется в каком-нибудь углу нашего государства, благо велико, кто-нибудь, носящий его, и непременно рассердится не на живот, а на смерть,
станет говорить, что автор нарочно приезжал секретно,
с тем чтобы выведать все, что он такое сам, и в
каком тулупчике ходит, и к
какой Аграфене Ивановне наведывается, и что любит покушать.
Сюжет
становился ежеминутно занимательнее, принимал
с каждым днем более окончательные формы и наконец, так
как есть, во всей своей окончательности, доставлен был в собственные уши губернаторши.
Конечно, никак нельзя было предполагать, чтобы тут относилось что-нибудь к Чичикову; однако ж все,
как поразмыслили каждый
с своей стороны,
как припомнили, что они еще не знают, кто таков на самом деле есть Чичиков, что он сам весьма неясно отзывался насчет собственного лица, говорил, правда, что потерпел по службе за правду, да ведь все это как-то неясно, и когда вспомнили при этом, что он даже выразился, будто имел много неприятелей, покушавшихся на жизнь его, то задумались еще более:
стало быть, жизнь его была в опасности,
стало быть, его преследовали,
стало быть, он ведь сделал же что-нибудь такое… да кто же он в самом деле такой?
Так
как он первый вынес историю о мертвых душах и был,
как говорится, в каких-то тесных отношениях
с Чичиковым,
стало быть, без сомнения, знает кое-что из обстоятельств его жизни, то попробовать еще, что скажет Ноздрев.
Поди ты сладь
с человеком! не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное
как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он
станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть
какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
Они подействовали на него до такой степени, что он, пришедши домой,
стал думать, думать и вдруг,
как говорится, ни
с того ни
с другого умер.
Уже
стал он было в сенях поспешно сбрасывать
с себя шинель,
как швейцар поразил его совершенно неожиданными словами...
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому слово: «да». После чего
стал перед ним совершенно непринужденно, не сохраняя того ласкового вида,
с каким прежде торопился снимать
с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют
с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
Верста
с цифрой летит тебе в очи; занимается утро; на побелевшем холодном небосклоне золотая бледная полоса; свежее и жестче
становится ветер: покрепче в теплую шинель!..
какой славный холод!
какой чудный, вновь обнимающий тебя сон!
Уже сукна купил он себе такого,
какого не носила вся губерния, и
с этих пор
стал держаться более коричневых и красноватых цветов
с искрою; уже приобрел он отличную пару и сам держал одну вожжу, заставляя пристяжную виться кольцом; уже завел он обычай вытираться губкой, намоченной в воде, смешанной
с одеколоном; уже покупал он весьма недешево какое-то мыло для сообщения гладкости коже, уже…
Уже начинал было он полнеть и приходить в те круглые и приличные формы, в
каких читатель застал его при заключении
с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты моя пресвятая!
какой же я
стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.
Прежде он не хотел вступать ни в
какие сношения
с ними, потому что был не более
как простой пешкой,
стало быть, немного получил бы; но теперь… теперь совсем другое дело: он мог предложить
какие угодно условия.
Но мы
стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в
каком случае не должен ссориться
с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
«Я бы ему простил, — говорил Тентетников, — если бы эта перемена происходила не так скоро в его лице; но
как тут же, при моих глазах, и сахар и уксус в одно и то же время!»
С этих пор он
стал замечать всякий шаг.
При ней как-то смущался недобрый человек и немел, а добрый, даже самый застенчивый, мог разговориться
с нею,
как никогда в жизни своей ни
с кем, и — странный обман! —
с первых минут разговора ему уже казалось, что где-то и когда-то он знал ее, что случилось это во дни какого-то незапамятного младенчества, в каком-то родном доме, веселым вечером, при радостных играх детской толпы, и надолго после того как-то
становился ему скучным разумный возраст человека.
Андрей Иванович Тентетников не мог бы никак рассказать,
как это случилось, что
с первого же дни он
стал с ней так,
как бы знаком был вечно.
Тентетникову показалось, что
с самого дня приезда их генерал
стал к нему как-то холоднее, почти не замечал его и обращался
как с лицом бессловесным или
с чиновником, употребляемым для переписки, самым мелким.
Генерал
стал умываться, брызгаясь и фыркая,
как утка. Вода
с мылом летела во все стороны.
—
Как же так вдруг решился?.. — начал было говорить Василий, озадаченный не на шутку таким решеньем, и чуть было не прибавил: «И еще замыслил ехать
с человеком, которого видишь в первый раз, который, может быть, и дрянь, и черт знает что!» И, полный недоверия,
стал он рассматривать искоса Чичикова и увидел, что он держался необыкновенно прилично, сохраняя все то же приятное наклоненье головы несколько набок и почтительно-приветное выражение в лице, так что никак нельзя было узнать,
какого роду был Чичиков.
—
Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано
с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом,
как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь, у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей не в силах <был бы> охладить.
Чичиков великодушно расплатился
с портным и, оставшись один,
стал рассматривать себя на досуге в зеркале,
как артист
с эстетическим чувством и con amore.