Неточные совпадения
Первым выбежал здоровенный брюнет. Из-под нахлобученной шапки виднелся затылок, правая половина которого обросла волосами много короче, чем левая. В те времена каторжным еще брили
головы, и я понял, что ему надо торопиться. Выбежало еще человек
с пяток, оставив «марух» расплачиваться за угощенье.
Здесь жили профессионалы-нищие и разные мастеровые, отрущобившиеся окончательно. Больше портные, их звали «раками», потому что они,
голые, пропившие последнюю рубаху, из своих нор никогда и никуда не выходили. Работали день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно
с похмелья, в отрепьях, босые.
Рядом
с «писучей» ночлежкой была квартира «подшибал». В старое время типографщики наживали на подшибалах большие деньги. Да еще говорили, что благодеяние делают: «Куда ему,
голому да босому, деваться! Что ни дай — все пропьет!»
И кто вынесет побои колодкой по
голове от пьяного сапожника и тому подобные способы воспитания, веками внедрявшиеся в обиход тогдашних мастерских, куда приводили из деревень и отдавали мальчуганов по контракту в ученье на года, чтобы
с хлеба долой!
И еще, кроме мух и тараканов, было только одно живое существо в его квартире — это состарившаяся
с ним вместе большущая черепаха, которую он кормил из своих рук, сажал на колени, и она ласкалась к нему своей
голой головой с умными глазами.
Из властей предержащих почти никто не бывал на Сухаревке, кроме знаменитого московского полицмейстера Н. И. Огарева,
голова которого
с единственными в Москве усами черными, лежащими на груди, изредка по воскресеньям маячила над толпой около палаток антикваров.
— В беговой беседке у швейцара жена родила тройню — и все
с жеребячьими
головами.
И торгуются такие покупатели из-за копейки до слез, и радуются, что удалось купить статуэтку
голой женщины
с отбитой рукой и поврежденным носом, и уверяют они знакомых, что даром досталась...
Между ними золотой складень
с надписью: «Моление
головы московских стрельцов Матвея Тимофеевича Синягина».
Они
с видом знатоков старались «овладеть» своими глазами, разбегающимися, как у вора на ярмарке, при виде сокровищ, поднимали
голову и, рассматривая истинно редкие, огромной ценности вещи, говорили небрежно...
Я упорно молчал. В
голове мелькало: «Концы в воду, Ларепланд
с „малинкой“, немец, кружка
с птицей…»
И позвонил. Вошел слуга, довольно обтрепанный, но чрезвычайно важный,
с седыми баками и совершенно лысой
головой. Высокий, осанистый, вида барственного.
Выбегают пожарные, на ходу одеваясь в не успевшее просохнуть платье, выезжает на великолепном коне вестовой в медной каске и
с медной трубой. Выскакивает брандмейстер и, задрав
голову, орет...
Около четырех часов дня в сопровождении полицейского в контору Филиппова явились три подростка-рабочих, израненные,
с забинтованными
головами, а за ними стали приходить еще и еще рабочие и рассказывали, что во время пути под конвоем и во дворе дома градоначальника их били. Некоторых избитых даже увезли в каретах скорой помощи в больницы.
Леон Эмбо, французик небольшого роста
с пушистыми, холеными усами, всегда щегольски одетый по последней парижской моде. Он ежедневно подтягивал князю морщины, прилаживал паричок на совершенно лысую
голову и подклеивал волосок к волоску, завивая колечком усики молодившегося старика.
Расцвет парикмахерского дела начался
с восьмидесятых годов, когда пошли прически
с фальшивыми волосами, передними накладками, затем «трансформатионы» из вьющихся волос кругом
головы, — все это из лучших, настоящих волос.
На другом конце стола прилизанный,
с английским пробором на лысеющей
голове скаковой «джентльмен», поклонник «карт, женщин и лошадей», весь занят игрой. Он соображает, следит за каждой картой, рассматривает каждую полоску ее крапа, когда она еще лежит в ящике под рукой банкомета, и ставит то мелко, то вдруг большой куш и почти всегда выигрывает.
С паденьем
головы удалой
Всему, ты думаешь, конец —
Из каждой капли крови алой
Отважный вырастет боец.
Остановился на Тверском бульваре, на том месте, где стоит ему памятник, остановился в той же самой позе, снял шляпу
с разгоряченной
головы…
Назывался он не в насмешку над заседавшими там старичками, а потому, что там велась слишком мелкая игра, и играющие, как умные детки, молчали наравне
с мундирными портретами по стенам. А чуть кто-нибудь возвышал голос в карточном споре, поднимались удивленные
головы, раздавалось повелительное «тс», и все смолкало.
Великолепные колонны
с лепными карнизами переходят в покойные своды, помнящие тайные сборища масонов, — по преданиям, здесь был кабинет Хераскова. Сквозь полумрак рельефно выступает орнамент —
головы каких-то рыцарей.
Впереди всех стояла в дни свадебных балов белая, золоченая, вся в стеклах свадебная карета, в которой привозили жениха и невесту из церкви на свадебный пир: на паре крупных лошадей в белоснежной сбруе, под голубой, если невеста блондинка, и под розовой, если невеста брюнетка, шелковой сеткой. Жених во фраке и белом галстуке и невеста, вся в белом,
с венком флердоранжа и
с вуалью на
голове, были на виду прохожих.
С пяти часов утра до двенадцати ночи
голый и босой человек, только в одном коротеньком фартучке от пупа до колена, работает беспрерывно всеми мускулами своего тела, при переменной температуре от 14 до 60 градусов по Реомюру, да еще притом все время мокрый.
На одной сидит человек
с намыленным подбородком, другой держит его указательным и большим пальцами за нос, подняв ему
голову, а сам, наклонившись к нему, заносит правой рукой бритву, наполовину в мыле.
Передо мной юркий, сухой и гибкий, как жимолость,
с совершенно
голой головой, кружится и вьется банщик и доставляет мне не испытанное дотоле наслаждение.
Лечился П. В. Шумахер от подагры и вообще от всех болезней баней. Парили его два банщика, поминутно поддавая на «каменку». Особенно он любил Сандуновские, где, выпарившись, отдыхал и даже спал часа два и всегда
с собой уносил веник. Дома, отдыхая на диване, он клал веник под
голову.
Банщик уж второй раз намылил мне
голову и усиленно выскребал сажу из бороды и волос — тогда они у меня еще были густы. Я сидел
с закрытыми глазами и блаженствовал. Вдруг среди гула, плеска воды, шлепанья по
голому телу я слышу громкий окрик...
Что такое? И спросить не у кого — ничего не вижу. Ощупываю шайку — и не нахожу ее; оказалось, что банщик ее унес, а
голова и лицо в мыле. Кое-как протираю глаза и вижу: суматоха! Банщики побросали своих клиентов, кого
с намыленной
головой, кого лежащего в мыле на лавке. Они торопятся налить из кранов шайки водой и становятся в две шеренги у двери в горячую парильню, высоко над
головой подняв шайки.
Тут отворяется широко дверь, и в сопровождении двух парильщиков
с березовыми вениками в руках важно и степенно шествует могучая бородатая фигура
с пробором по середине
головы, подстриженной в скобку.
Садимся за средний стол, десяток лет занимаемый редактором «Московского листка» Пастуховым. В белоснежной рубахе,
с бородой и
головой чуть не белее рубахи, замер пред нами в выжидательной позе Кузьма, успевший что-то шепнуть двум подручным мальчуганам-половым.
А в праздничные дни к вечеру трактир сплошь битком набит пьяными — места нет. И лавирует половой между пьяными столами, вывертываясь и изгибаясь, жонглируя над
головой высоко поднятым подносом на ладони, и на подносе иногда два и семь — то есть два чайника
с кипятком и семь приборов.
Это был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом
с трактиром, в ней он жил одиноко, спал на
голой лежанке, положив под
голову что-нибудь из платья. В квартире никогда не натирали полов и не мели.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые
с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка — полено в
головах или свои штаны, если еще не пропиты.
В
голове партии, звеня ручными и ножными кандалами, идут каторжане в серых бушлатах
с бубновым желтого сукна тузом на спине, в серых суконных бескозырках, из-под которых светится половина обритой
головы.