Неточные совпадения
Там же
стояло несколько более приличных карет; баре и дельцы,
не имевшие собственных выездов, нанимали их для визитов.
— Вот потому двадцать годов и
стою там на посту, а то и дня
не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю.
Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного,
не быть избитым. Мальчишки, кроме того,
стояли «на стреме», когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых «работе».
Он жил совершенно одиноко, в квартире его — все знали — было много драгоценностей, но он никого
не боялся: за него горой
стояли громилы и берегли его, как он их берег, когда это было возможно.
Вдруг индейца нашли убитым в квартире. Все было снаружи в порядке: следов грабежа
не видно. В углу, на столике,
стоял аршинный Будда литого золота; замки
не взломаны. Явилась полиция для розысков преступников. Драгоценности целыми сундуками направили в хранилище Сиротского суда: бриллианты, жемчуг, золото, бирюза — мерами! Напечатали объявление о вызове наследников. Заторговала Сухаревка! Бирюзу горстями покупали, жемчуг… бриллианты…
Нарисован забор. Вдали каланча с вывешенными шарами и красным флагом (сбор всех частей). На заборе висят какие-то цветные лохмотья, а обозленная собака
стоит на задних лапках, карабкается к лохмотьям и никак
не может их достать.
Три месяца музей
стоял открытым для покупателей, но продать, за исключением мелочей, ничего
не удалось: частные московские археологи, воспитанные на традициях Сухаревки с девизом «на грош пятаков», ходили стаями и ничего
не покупали.
В екатерининские времена на этом месте
стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице силу, человеку, весьма оригинальному: он
не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и никакой
не только прописки, но и записей жильцов
не велось…
И вот в жаркий июльский день мы подняли против дома Малюшина, близ Самотеки, железную решетку спускного колодца, опустили туда лестницу. Никто
не обратил внимания на нашу операцию — сделано было все очень скоро: подняли решетку, опустили лестницу. Из отверстия валил зловонный пар. Федя-водопроводчик полез первый; отверстие, сырое и грязное, было узко, лестница
стояла отвесно, спина шаркала о стену. Послышалось хлюпанье воды и голос, как из склепа...
Еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда
стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а в дождливое время часть Трубной площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до дома Внукова никогда
не доходила.
Там, где в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым
стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях. Все на французский манер в угоду требовательным клиентам сделал Оливье — только одно русское оставил: в ресторане
не было фрачных лакеев, а служили московские половые, сверкавшие рубашками голландского полотна и шелковыми поясами.
После революции лавки Охотного ряда были снесены начисто, и вместо них поднялось одиннадцатиэтажное здание гостиницы «Москва»; только и осталось от Охотного ряда, что два древних дома на другой стороне площади. Сотни лет
стояли эти два дома, покрытые грязью и мерзостью, пока комиссия по «Старой Москве»
не обратила на них внимание, а Музейный отдел Главнауки
не приступил к их реставрации.
— Что же ты как пень
стоишь? Что же ты гостей
не угощаешь? Вот, бывало, Кузьма Егорыч…
А до него Лубянская площадь заменяла собой и извозчичий двор: между домом Мосолова и фонтаном — биржа извозчичьих карет, между фонтаном и домом Шилова — биржа ломовых, а вдоль всего тротуара от Мясницкой до Большой Лубянки — сплошная вереница легковых извозчиков, толкущихся около лошадей. В те времена
не требовалось, чтобы извозчики обязательно сидели на козлах. Лошади
стоят с надетыми торбами, разнузданные, и кормятся.
В конце прошлого века о правилах уличного движения в столице и понятия
не имели: ни правой, ни левой стороны
не признавали, ехали — кто как хотел, сцеплялись, кувыркались… Круглые сутки
стоял несмолкаемый шум.
В главном здании, с колоннадой и красивым фронтоном, помещалась в центре нижнего этажа гауптвахта, дверь в которую была среди колонн, а перед ней — плацдарм с загородкой казенной окраски, черными и белыми угольниками. Около полосатой, такой же окраски будки с подвешенным колоколом
стоял часовой и нервно озирался во все стороны, как бы
не пропустить идущего или едущего генерала, которому полагалось «вызванивать караул».
Бешено грохочут по Тверской один за другим дьявольские поезда мимо генерал-губернаторского дома, мимо Тверской части, на которой развевается красный флаг — сбор всех частей. Сзади пожарных,
стоя в пролетке и одной рукой держась за плечо кучера, лихо несется по Тверской полковник Арапов на своей паре и
не может догнать пожарных…
Видит, лоток накрытый приготовлен
стоит. Схватил и бежит, чтобы
не опоздать. Приносит. Елисеев развязал лоток и закричал на него...
Кружок ставил — с разрешения генерал-губернатора князя Долгорукова, воображавшего себя удельным князем и
не подчинявшегося Петербургу, — спектакли и постом, и по субботам, но с тем только, чтобы на афишах
стояло: «сцены из трагедии „Макбет“, „сцены из комедии „Ревизор“, или «сцены из оперетты “Елена Прекрасная"“, хотя пьесы шли целиком.
Помещение дорогое, расходы огромные, но число членов росло
не по дням, а по часам. Для поступления в действительные члены явился новый термин: «общественный деятель». Это было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло все. В баллотировочной таблице
стояло: «…такой-то, общественный деятель», — и выборы обеспечены. В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.
Отдельно
стоял только неизменный Английский клуб, да и там азартные игры процветали, как прежде. Туда власти
не смели сунуть носа, равно как и дамы.
Тут были столы «рублевые» и «золотые», а рядом, в такой же комнате
стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол для баккара и два круглых «сторублевых» стола для «железки», где меньше ста рублей ставка
не принималась.
«Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“,
постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь
не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Здесь шла скромная коммерческая игра в карты по мелкой, тихая, безмолвная. Играли старички на своих, десятилетиями насиженных местах. На каждом столе
стояло по углам по четыре стеариновых свечи, и было настолько тихо, что даже пламя их
не колыхалось.
Говоря об этом особняке, нельзя
не вспомнить, что через дом от него
стоял особняк, имевший романтическую историю. Ранее он принадлежал капитану Кречетникову, у которого в 1849 году его купил титулярный советник А. В. Сухово-Кобылин.
С самого начала судебной реформы в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы в 1864–1866 годы
стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем мире: весы, меч карающий и толстенные томы законов. Одного только
не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
Почти полвека
стояла зрячая Фемида, а может быть, и до сего времени уцелела как памятник старины в том же виде. Никто
не обращал внимания на нее, а когда один газетный репортер написал об этом заметку в либеральную газету «Русские ведомости», то она напечатана
не была.
После спектакля
стояла очередью театральная публика. Слава Тестова забила Турина и «Саратов». В 1876 году купец Карзинкин купил трактир Турина, сломал его, выстроил огромнейший дом и составил «Товарищество Большой Московской гостиницы», отделал в нем роскошные залы и гостиницу с сотней великолепных номеров. В 1878 году открылась первая половина гостиницы. Но она
не помешала Тестову, прибавившему к своей вывеске герб и надпись: «Поставщик высочайшего двора».
Мастера бросали работу, частью усаживались, как работали, «ноги калачиком», на катке вокруг чашек, а кому
не хватало места, располагались
стоя вместе с мальчиками и по очереди черпали большими деревянными ложками щи.
Объяснил я ему, что эти два домика в старину, когда еще железных дорог
не было, были заставами и назывались кордегардией, потому что в них
стоял военный караул, а между зданиями был шлагбаум, и так далее.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, —
не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
А вы —
стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Осип. Да на что мне она?
Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша кровать?
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо
не готово.
Городничий. И
не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и
не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь
не прилгнувши
не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает,
не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.