Неточные совпадения
Об этом ларце в воскресенье заговорили молчаливые раритетчики на Сухаревке. Предлагавший двести рублей на другой день подсылал своего подручного купить его за три тысячи рублей. Но наследники не уступили.
А Сухаревка, обиженная, что в этом
музее даром ничего не укупишь, начала «колокола лить».
Помню еще, что сын владельца
музея В. М. Зайцевский, актер и рассказчик, имевший в свое время успех на сцене, кажется, существовал только актерским некрупным заработком, умер в начале этого столетия. Его знали под другой, сценической фамилией,
а друзья, которым он в случае нужды помогал щедрой рукой, звали его просто — Вася Днепров.
Мосолов умер в 1914 году. Он пожертвовал в
музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко кто удостаивался бывать у него. Целые дни он проводил в своем доме за работой,
а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
И, как введение в историю Великой революции, как кровавый отблеск зарницы, сверкнувшей из глубины грозных веков, встречают входящих в
Музей на площадке вестибюля фигуры Степана Разина и его ватаги, работы скульптора Коненкова.
А как раз над ними — полотно художника Горелова...
Поднимаешься на пролет лестницы — дверь в
Музей, в первую комнату, бывшую приемную. Теперь ее название: «Пугачевщина». Слово, впервые упомянутое в печати Пушкиным.
А дальше за этой комнатой уже самый
Музей с большим бюстом первого русского революционера — Радищева.
Революция открыла великолепный фасад за железной решеткой со львами, которых снова посадили на воротах,
а в залах бывшего Английского клуба был организован
Музей старой Москвы.
Неточные совпадения
— Как в цирке, упражняются в головоломном, Достоевским соблазнены, — говорил Бердников. —
А здесь интеллигент как раз достаточно сыт, буржуазия его весьма вкусно кормит. У Мопассана — яхта, у Франса — домик, у Лоти —
музей. Вот, надобно надеяться, и у нас лет через десять — двадцать интеллигент получит норму корма, ну и почувствует, что ему с пролетарием не по пути…
Вечером он выехал в Дрезден и там долго сидел против Мадонны, соображая: что мог бы сказать о ней Клим Иванович Самгин? Ничего оригинального не нашлось,
а все пошлое уже было сказано. В Мюнхене он отметил, что баварцы толще пруссаков. Картин в этом городе, кажется, не меньше, чем в Берлине,
а погода — еще хуже. От картин, от
музеев он устал, от солидной немецкой скуки решил перебраться в Швейцарию, — там жила мать. Слово «мать» потребовало наполнения.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать»,
а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц,
музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Сегодня смотрим древний храм, //
А завтра посетим // Дворец, развалины,
музей…
«Надо, говорит, новые трубы ставить,
а лучше всего, говорит, продай ты свою кислую дребедень в
музей… вроде как какой-нибудь памятник…» Ну да уж ладно!