Неточные совпадения
Газета помещалась на углу Большой Дмитровки и Страстного бульвара и печаталась
в огромной университетской типографии,
в которой дела
шли блестяще, была даже школа наборщиков.
Отпустив калмыка, я напился чаю и первым делом
пошел в редакцию
газеты «Донская речь», собрать кое-какие данные о холере.
Газета подцензурная, и никаких сведений о холере, кроме кратких, казенных,
в ней не было. Чтобы получить подробные официальные сведения о ходе холеры во всей области, мне посоветовали обратиться
в канцелярию наказного атамана. Между прочим, шутя я рассказал
в редакции о том, как меня калмык от холеры вылечил.
Тогда
газета шла хорошо, денег
в кассе бывало много, но Никита Петрович мало обращал на них внимания. Номера выпускал частью сам (типография помещалась близко,
в Ваганьковском переулке), частью — второй редактор, племянник его Ф.А. Гиляров, известный педагог-филолог и публицист. Тоже не от мира сего, тоже не считавший денег.
И
шло бы все по-хорошему с
газетой. Но вдруг поступила
в контору редакции, на 18 рублей жалованья, некая барынька Мария Васильевна, и случилось как-то, что фактическое распоряжение кассой оказалось у нее
в руках.
Говорили, что за И.И. Родзевичем стояло
в Петербурге какое-то очень крупное лицо.
Пошла газета в розницу,
пошла подписка.
Сразу
газета расцвела и засверкала к ужасу цензоров и администрации. Подписки было еще мало, но
газета блестяще
шла в розницу.
В Москве
шла только розница. Москвичам были интереснее фельетоны Збруева
в «Современных известиях» и «Московский листок» Н.И. Пастухова. Эти два издания начали глумиться над «Русским курьером», называя его не иначе, как «кислощейной
газетой», а самого Н.П. Ланина — липовым редактором.
Газета в первые годы
шла слабо, печаталось две тысячи экземпляров, объявлений платных почти не было, кредита никакого, бумагу покупали иногда на один номер, а назавтра опять выворачивайся, опять занимай деньги на бумагу.
В газете появился
В.М. Дорошевич со своими короткими строчками, начавший здесь свой путь к
славе «короля фельетонистов». Здесь он был не долго. Вскоре его пригласил Н.И. Пастухов
в «Московский листок», а потом
В.М. Дорошевич уехал
в Одессу и
в свое путешествие на Сахалин.
Дело
пошло. Деньги потекли
в кассу, хотя «Новости дня» имели подписчиков меньше всех
газет и
шли только
в розницу, но вместе с «пюблисите» появились объявления, и расцвел А.Я. Липскеров. Купил себе роскошный особняк у Красных Ворот. Зеркальные стекла во все окно, сад при доме, дорогие запряжки, роскошные обеды и завтраки, — все время пьют и едят. Ложа
в театре, ложа на скачках, ложа на бегах.
Огромная конюшня, обнесенная забором, была
в виду у всех на Ходынке, рядом со скаковым кругом. Расход был огромный, лошади, конечно, себя не оправдывали, и на содержание их не хватало доходов от
газеты.
Пошли векселя.
— Видел! Не дождался бы я номера из машины — и
газету бы закрыли, и меня бы с Н.И. Пастуховым
в Сибирь
послали!
В корректуре «Двор»,
в полосе «Двор», а
в матрице буква запала!
Что случалось за городом, Н.И. Пастухов имел сведения от исправника и канцелярии губернатора, а меня
посылал по провинции, когда там случались события, казавшиеся ему нужными для освещения
в газете.
Если ему и давали тему — он исполнял только ту, которая ему по душе. Карикатурист 60-х годов, он был напитан тогдашним духом обличения и был беспощаден, но строго лоялен
в цензурном отношении: никогда не
шел против властей и не вышучивал начальство выше городового. Но зато уж и тешил свое обличающее сердце, — именно сердце, а не ум — насчет тех, над которыми цензурой глумиться не воспрещалось, и раскрыть подноготную самодура-купца или редактора
газеты считал для себя великим удовольствием.
—
В субботу, выпустив номер, — рассказал Пятницкий, — я
пошел сюда,
в «Палермо» (редакция была почти рядом, на Петровке). Сижу за пивом, вдруг вбегает взбешенный Миллер — глаза сверкают, губы дрожат,
в руках
газета. Сел со мной, больше никого
в комнате этой не было, положил передо мной
газету, левой рукой тычет
в нос, а правой вцепился мне
в плечо и шепчет, точь-в-точь как Отелло Дездемоне: «Платок! Платок...
«Русский листок»
шел плохо, но
В.Э. Миллер не унывал. Сотрудники получше к нему не
шли, компаньонов не находилось, а он, веселый и энергичный, крутился волчком, должал
в типографиях, на каждый номер добывал бумаги, иногда
в долг, реже на наличные, а все-таки верил
в успех, аккуратно выпускал
газету и наконец стал искать компаньона.
Собрание проводило его улюлюканьем и свистом. Впоследствии Н.Л. Казецкий переменил название своей
газеты, она стала называться «Раннее утро» и
шла хорошо
в розницу.
У Я.А. Фейгина явились деньги, захотелось
славы редактора политической
газеты, но все-таки издавать одному большую
газету ему было не под силу, и он составил компанию,
в которую вошли два присяжных поверенных — И.Д. Новик, Е.З. Коновицер — и два брата Алексеевых, молодые люди купеческого рода, получившие богатое наследство.
В самые первые дни
славы Леонида Андреева явился
в редакцию «Курьера» сотрудник «Русского слова», редактировавший приложение к
газете — журнал «Искры», М.М. Бойович с предложением по поручению И.Д. Сытина дать ему рассказ.
«Курьер» вступил
в четвертый год издания.
В редакции
шли какие-то недоразумения. Редактировал
газету некоторое время
В.П. Потемкин, сыпались кары на
газету — цензура становилась злее с каждым днем.
Я, кажется, был одним из немногих, который входил к нему без доклада даже
в то время, когда он пишет свой фельетон с короткими строчками и бесчисленными точками. Видя, что
В.М. Дорошевич занят, я молча ложился на диван или читал
газеты. Напишет он страницу, прочтет мне, позвонит и
посылает в набор. У нас была безоблачная дружба, но раз он на меня жестоко обозлился, хотя ненадолго.
Газета не
шла ни
в розницу, ни по подписке.
Н.И. Пастухов правильно угадал смысл выходки
В.Н. Бестужева.
Газета с этого дня
пошла в ход. Следующий номер также разошелся
в большом количестве, но
в нем было только помещено следующее письмо...
Поздно ночью, тайно, являлся к ним пьяный
В.Н. Бестужев,
посылал за водкой, хлебом и огурцами, бил их смертным боем — и
газета выходила. Подшибалы чувствовали себя как дома
в холодной, нетопленой типографии, и так как все были разуты и раздеты — босые и голые, то
в осенние дожди уже не показывались на улицу.
В газете помещалось много больших статей и фельетонов о Пушкине А. Фаресова, А. Зорина и др. Это было все ко времени, и каждая строчка о Пушкине читалась с интересом.
Газета в Москве
шла хорошо.
Шли дни. Разговор — по всей Москве, а
в московских
газетах ни строчки об этом ужасном факте. Ко мне зашел сотрудник одной
газеты, человек весьма обделистый, и начал напевать о том, что я напрасно обидел фирму, что из провинции торговцы наотрез отказываются брать их чай и даже присылают его обратно. Он мне открыто предложил взять взятку наличными деньгами и, кроме того, принять на несколько тысяч объявлений для
газеты.
Моя телеграмма
в газету через петербургскую цензуру попала
в министерство иностранных дел, которое совместно с представителями других держав
послало своих представителей на организованный Миланом суд. Этот суд должен был приговорить шестьдесят шесть обвиняемых вождей радикалов с Пашичем, Протичем и Николичем во главе к смертной казни.
Неточные совпадения
Долго бессмысленно смотрел я
в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне
в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы
идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я
иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали
газеты? (нем.)]
— Вот вы сидите и интересуетесь: как били и чем, и многих ли, — заговорил Дьякон, кашляя и сплевывая
в грязный платок. — Что же: все для статей, для
газет?
В буквы все у вас
идет,
в слова. А — дело-то когда?
Наполненное шумом
газет, спорами на собраниях, мрачными вестями с фронтов, слухами о том, что царица тайно хлопочет о мире с немцами, время
шло стремительно, дни перескакивали через ночи с незаметной быстротой, все более часто повторялись слова — отечество, родина, Россия, люди на улицах шагали поспешнее, тревожней, становились общительней, легко знакомились друг с другом, и все это очень и по-новому волновало Клима Ивановича Самгина. Он хорошо помнил, когда именно это незнакомое волнение вспыхнуло
в нем.
— Вот — сорок две тысячи
в банке имею. Семнадцать выиграл
в карты, девять — спекульнул кожей на ремни
в армию, четырнадцать накопил по мелочам. Шемякин обещал двадцать пять. Мало, но все-таки… Семидубов дает.
Газета — будет. Душу продам дьяволу, а
газета будет. Ерухимович — фельетонист. Он всех Дорошевичей
в гроб уложит. Человек густого яда.
Газета — будет, Самгин. А вот Тоська… эх, черт…
Пойдем, поужинаем где-нибудь, а?
— По Арбатской площади
шел прилично одетый человек и, подходя к стае голубей, споткнулся, упал; голуби разлетелись, подбежали люди, положили упавшего
в пролетку извозчика; полицейский увез его, все разошлись, и снова прилетели голуби. Я видела это и подумала, что он вывихнул ногу, а на другой день читаю
в газете: скоропостижно скончался.