Неточные совпадения
— Мне очень приятно, — сказала Глафира Львовна, прищуривая немного глаза и с некоторой ужимкой, когда-то ей удававшейся. — Наш Миша так давно нуждается в хорошем наставнике; мы,
право, не знаем, как благодарить Семена Иваныча, что он доставил нам ваше знакомство. Прошу вас
быть без церемонии; не угодно ли вам сесть?
Одно правило гигиены он исполнял только: не расстроивал пищеварения умственными напряжениями и, может
быть, этим стяжал
право не исполнять всего остального.
Страстно влюбленному студенту в голову не приходило, что он не имеет
права ни на любовь, ни на семейное счастье, что и для этих
прав есть свой ценз, вроде французского электорального ценза.
Ситец
был превосходный; на диване Авраам три раза изгонял Агарь с Измаилом на пол, а Сарра грозилась; на креслах с
правой стороны
были ноги Авраама, Агари, Измаила и Сарры, а с левой — их головы.
Отец и мать
были довольны: кто же имеет
право мешаться в семейные дела после этого?
Кстати, Элиза Августовна не отставала от Алексея Абрамовича в употреблении мадеры (и заметим притом шаг вперед XIX века: в XVIII веке нанимавшейся мадаме не
было бы предоставлено
право пить вино за столом); она уверяла, что в ее родине (в Лозанне) у них
был виноградник и она дома всегда вместо кваса
пила мадеру из своих лоз и тогда еще привыкла к ней.
Жесткая и отчасти надменная натура Негрова, часто вовсе без намерения, глубоко оскорбляла ее, а потом он оскорблял ее и с намерением, но вовсе не понимая, как важно влияние иного слова на душу, более нежную, нежели у его управителя, и как надобно
было быть осторожным ему с беззащитной девушкой, дочерью и не дочерью, живущей у него по
праву и по благодеянию.
Гейне совершенно
прав, говоря, что это — старая штука: отсюда оно всходит, а там садится; тем не менее эта старая штука недурна; какова она должна
быть для влюбленного — и говорить нечего.
— Я,
право, — отвечал Круциферский, пораженный словами Негрова, — не смел и думать о руке Любови Александровны: я
был бы счастливейший из смертных, если б мог надеяться…
Отроду Круциферскому не приходило в голову идти на службу в казенную или в какую бы то ни
было палату; ему
было так же мудрено себя представить советником, как птицей, ежом, шмелем или не знаю чем. Однако он чувствовал, что в основе Негров
прав; он так
был непроницателен, что не сообразил оригинальной патриархальности Негрова, который уверял, что у Любоньки ничего нет и что ей ждать неоткуда, и вместе с тем распоряжался ее рукой, как отец.
— Говорят, страшной учености; вот-с
будет вам под пару, право-с; говорят, что даже по-итальянски умеет.
— Не знаю, но,
право, не думаю; мне как-то в больших городах
было очень скучно.
Оставимте на несколько минут, или на несколько страниц, председателя и советника, который, после получения Анны в петлицу, ни разу не
был в таком восторге, как теперь: он пожирал сердцем, умом, глазами и ушами приезжего; он все высмотрел: и то, что у него жилет
был не застегнут на последнюю пуговицу, и то, что у него в нижней челюсти с
правой стороны зуб
был выдернут, и проч. и проч. Оставимте их и займемтесь, как NN-цы, исключительно странным гостем.
— Что там делать? Я сам знаком
был с Матеем, да и с Геймом, — ну, а все, кажется бы, в Оксфорд лучше; а, Софья?
Право, лучше. А по какой части хочешь ты идти?
Прежде нежели университетские друзья разбрелись по белу свету, собрались они у Бельтова, накануне его отъезда, все
были еще полны надежд; будущность раскрывала свои объятия, манила, отчасти, как Клеопатра, предоставляя себе
право казни за восторги.
Богдашка
был, разумеется, доволен комплиментами почтмейстера, щурил
правый глаз и поправлял шляпу, приговаривая...
Всякий старался иметь приезжего в своем доме, чтоб похвастаться знакомством с ним, чтоб стяжать
право десять раз в разговоре ввернуть: «Вот, когда Бельтов
был у меня… я с ним…» — ну и, как водится, в заключение какая-нибудь невинная клевета.
— Я люблю детей, — продолжал старик, — да я вообще люблю людей, а
был помоложе — любил и хорошенькое личико и,
право,
был раз пять влюблен, но для меня семейная жизнь противна. Человек может жить только один спокойно и свободно. В семейной жизни, как нарочно, все сделано, чтоб живущие под одной кровлей надоедали друг другу, — поневоле разойдутся; не живи вместе — вечная нескончаемая дружба, а вместе тесно.
Для Круциферских Крупов представлял действительно старшего в семье — отца, дядю, но такого дядю, которому любовь, а не
права крови дали власть иногда пожурить и погрубить, — что оба прощали ему от души, и им
было грустно, когда не видали его дня два.
—
Право, довольно; я обыкновенно
пью три чашки, а у вас четыре
выпила; покорнейше благодарю; чай у вас отменный.
— Да, я родился недалеко отсюда и иду теперь из Женевы на выборы в нашем местечке; я еще не имею
права подать голос в собрании, но зато у меня остается другой голос, который не пойдет в счет, но который, может
быть, найдет слушателей. Если вам все равно, пойдемте со мной; дом моей матери к вашим услугам, с сыром и вином; а завтра посмотрите, как наша сторона одержит верх над стариками.
Она
была особенно успокоительна тем, что вырезанная из жести пряничная лошадка, состоявшая в должности дракона и посаженная на шпице, беспрестанно вертелась, издавая какой-то жалобный вопль, располагавший к мечтам и подтверждавший, что ветер, который снес на левую сторону шляпу, действительно дует с
правой стороны; сверх дракона, между колоннами
были приделаны нечесаные и пресердитые львиные головы из алебастра, растрескавшиеся от дождя и всегда готовые уронить на череп входящему свое ухо или свой нос.
— Может
быть, но я не понимаю любви к двоим. Муж мой, сверх всего другого, одной своей беспредельной любовью стяжал огромные, святые
права на мою любовь.
Он
прав — люди сами себе выдумывают терзания; ну, если б он
был мой брат, разве я не могла бы его любить открыто, говорить об этом Дмитрию, всем?..
Дружба считает лучшим
правом своим привязать друга к позорному столбу… потом требовать исполнения советов… как бы они ни
были противны тому, которому советуют…
— Дмитрий Яковлевич, вы-то что же пуншику-то с лимончиком?.. Ну что,
право, сидите голову повеся, сами не
пьете, другим мешаете.
— Нет, любезный Дмитрий Яковлевич, честные люди так не поступают, — говорил Иван Афанасьевич, держа одной рукой Круциферского за рукав, а другою стакан пуншу, — нет, дружище, припрятался к сторонке, да и думаешь, что
прав. У меня такой закон: бери не бери, твоя воля, а взял, так
пей.
— Позвольте мне вас теперь спросить: кто вам дал
право так дерзко и так грубо дотрогиваться до святейшей тайны моей жизни? Почему вы знаете, что я не вдвое несчастнее других? Но я забываю ваш тон; извольте, я
буду говорить. Что вам от меня надобно знать? Люблю ли я эту женщину? Я люблю ее! Да, да! Тысячу раз повторяю вам: я люблю всеми силами души моей эту женщину! Я ее люблю, слышите?
Я чувствую теперь потребность не оправдываться, — я не признаю над собою суда, кроме меня самого, — а говорить; да сверх того, вам нечего больше мне сказать: я понял вас; вы
будете только пробовать те же вещи облекать в более и более оскорбительную форму; это наконец раздражит нас обоих, а,
право, мне не хотелось бы поставить вас на барьер, между прочим, потому, что вы нужны, необходимы для этой женщины.
— Ох, Владимир Петрович, что мне это с тобою делать? Ничего,
право, не понимаешь, — заметил Крупов. — Ну, хотите, я с господином полицеймейстером
буду посредником и кончим в четверть часа?