Неточные совпадения
На первый случай да будет позволено нам не разрушать на некоторое время спокойствия и квиетизма, в котором почивают формалисты, и заняться исключительно врагами современной
науки, — их мы
понимаем под общим именем дилетантов и романтиков. Формалисты не страдают, а эти больны — им жить тошно.
Но трудиться не хотят, а утешаются мыслью, что современная
наука есть разработка материалов, что надобно нечеловечьи усилия для того, чтоб
понять ее, и что скоро упадет с неба или выйдет из-под земли другая, легкая
наука.
Скажут: для кого же
наука, если люди, ее любящие, стремящиеся к ней, не
понимают ее? стало быть, она, как алхимия, существует только для адептов, имеющих ключ к ее иероглифическому языку?
Лучшие умы сочувствовали новой
науке; но большинство не
понимало ее, и псевдоромантизм, развиваясь, в то же самое время заманивал в ряды свои юношей и дилетантов.
Они
поняли ужасный холод безучастья и стоят теперь с словами черного проклятья веку на устах — печальные и бледные, видят, как рушатся замки, где обитало их милое воззрение, видят, как новое поколение попирает мимоходом эти развалины, как не обращает внимания на них, проливающих слезы; слышат с содроганием веселую песню жизни современной, которая стала не их песнью, и с скрежетом зубов смотрят на век суетный, занимающийся материальными улучшениями, общественными вопросами,
наукой, и страшно подчас становится встретить среди кипящей, благоухающей жизни — этих мертвецов, укоряющих, озлобленных и не ведающих, что они умерли!
В XVIII веке они были веселы, шумели и назывались esprit fort [вольнодумцами (франц.).]; в XIX веке дилетант имеет грустную и неразгаданную думу; он любит
науку, но знает ее коварность; он немного мистик и читает Шведенборга, но также немного скептик и заглядывает в Байрона; он часто говорит с Гамлетом: «Нет, друг Горацио, есть много вещей, которых не
понимают ученые» — а про себя думает, что
понимает все на свете.
В
науке природа восстановляется, освобожденная от власти случайности и внешних влияний, которая притесняет ее в бытии; в
науке природа просветляется в чистоте своей логической необходимости; подавляя случайность,
наука примиряет бытие с идеей, восстановляет естественное во всей чистоте,
понимает недостаток существования (des Daseins) и поправляет его, как власть имущая.
Мы, улыбаясь, предвидим теперь смешное положение ученых, когда они хорошенько
поймут современную
науку; ее истинные результаты до такой степени просты и ясны, что они будут скандализованы: «Как!
Неужели мы бились и мучились целую жизнь, а ларчик так просто открывался?» Теперь еще они сколько-нибудь могут уважать
науку, потому что надобно иметь некоторую силу, чтоб
понять, как она проста, и некоторую сноровку, чтоб узнавать ясную истину под плевою схоластических выражений, а они и не догадываются об ее простоте.
Оглашенный
наукой должен пожертвовать своей личностью, должен ее
понять не истинным, а случайным и, свергая ее со всеми частными убеждениями, взойти в храм
науки.
Формалисты нашли примирение в
науке, но примирение ложное; они больше примирились, нежели
наука могла примирить; они не
поняли, как совершено примирение в
науке; вошедши с слабым зрением, с бедными желаниями, они были поражены светом и богатством удовлетворения.
Отступив от мира и рассматривая его с отрицательной точки, им не захотелось снова взойти в мир; им показалось достаточным знать, что хина лечит от лихорадки, для того чтоб вылечиться; им не пришло в голову, что для человека
наука — момент, по обеим сторонам которого жизнь: с одной стороны — стремящаяся к нему — естественно-непосредственная, с другой — вытекающая из него — сознательно-свободная; они не
поняли, что
наука — сердце, в которое втекает темная венозная кровь не для того, чтоб остаться в нем, а чтоб, сочетавшись с огненным началом воздуха, разлиться алой артериальной кровью.
Степенная, глубоко чувствующая и созерцающая Германия определила себе человека как мышление,
науку признала целью и нравственную свободу
поняла только как внутреннее начало.
Так
понимает живущий
науку; пониманье есть обличение однородности, которая предсуществует.
Искусство представило,
наука поняла.
И вот к нему ходят вежливые, холодные люди, они что-то изъясняют, спрашивают, а он равнодушно сознается им, что не
понимает наук, и холодно смотрит куда-то через учителей, думая о своем. Всем ясно, что его мысли направлены мимо обычного, он мало говорит, но иногда ставит странные вопросы:
Неточные совпадения
В этой крайности Бородавкин
понял, что для политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"
наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит".
Так что, кроме главного вопроса, Левина мучали еще другие вопросы: искренни ли эти люди? не притворяются ли они? или не иначе ли как-нибудь, яснее, чем он,
понимают они те ответы, которые дает
наука на занимающие его вопросы?
Русский мужик сметлив и умен: он
понял скоро, что барин хоть и прыток, и есть в нем охота взяться за многое, но как именно, каким образом взяться, — этого еще не смыслит, говорит как-то чересчур грамотно и затейливо, мужику невдолбеж и не в
науку.
Меж ими всё рождало споры // И к размышлению влекло: // Племен минувших договоры, // Плоды
наук, добро и зло, // И предрассудки вековые, // И гроба тайны роковые, // Судьба и жизнь в свою чреду, — // Всё подвергалось их суду. // Поэт в жару своих суждений // Читал, забывшись, между тем // Отрывки северных поэм, // И снисходительный Евгений, // Хоть их не много
понимал, // Прилежно юноше внимал.
— Ты
пойми прежде всего вот что: основная цель всякой
науки — твердо установить ряд простейших, удобопонятных и утешительных истин. Вот.