Неточные совпадения
Да, в жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению мотива; кто не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и вы увидите, что по обе
стороны полного разгара жизни, с ее венками из цветов и терний, с ее колыбелями и гробами, часто повторяются эпохи, сходные в главных чертах. Чего юность еще не имела,
то уже утрачено; о чем юность мечтала, без личных видов, выходит светлее, спокойнее и также без личных видов из-за туч и зарева.
Беглые замечания, неосторожно сказанные слова стали обращать мое внимание. Старушка Прово и вся дворня любили без памяти мою мать, боялись и вовсе не любили моего отца. Домашние сцены, возникавшие иногда между ними, служили часто
темой разговоров m-me Прово с Верой Артамоновной, бравших всегда
сторону моей матери.
Она, с своей
стороны, вовсе не делила этих предрассудков и на своей половине позволяла мне все
то, что запрещалось на половине моего отца.
Рассказы о возмущении, о суде, ужас в Москве сильно поразили меня; мне открывался новый мир, который становился больше и больше средоточием всего нравственного существования моего; не знаю, как это сделалось, но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с
той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души.
Года за три до
того времени, о котором идет речь, мы гуляли по берегу Москвы-реки в Лужниках,
то есть по другую
сторону Воробьевых гор.
Я не знаю, почему дают какой-то монополь воспоминаниям первой любви над воспоминаниями молодой дружбы. Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она — страстная дружба. С своей
стороны, дружба между юношами имеет всю горячность любви и весь ее характер:
та же застенчивая боязнь касаться словом своих чувств,
то же недоверие к себе, безусловная преданность,
та же мучительная тоска разлуки и
то же ревнивое желание исключительности.
Обедали мы в четвертом часу. Обед длился долго и был очень скучен. Спиридон был отличный повар; но, с одной
стороны, экономия моего отца, а с другой — его собственная делали обед довольно тощим, несмотря на
то что блюд было много. Возле моего отца стоял красный глиняный таз, в который он сам клал разные куски для собак; сверх
того, он их кормил с своей вилки, что ужасно оскорбляло прислугу и, следовательно, меня. Почему? Трудно сказать…
Так, например, медицинское отделение, находившееся по другую
сторону сада, не было с нами так близко, как прочие факультеты; к
тому же его большинство состояло из семинаристов и немцев.
Удобовпечатлимые, искренно молодые, мы легко были подхвачены мощной волной его и рано переплыли
тот рубеж, на котором останавливаются целые ряды людей, складывают руки, идут назад или ищут по
сторонам броду — через море!
— Помилуйте, зачем же это? Я вам советую дружески: и не говорите об Огареве, живите как можно тише, а
то худо будет. Вы не знаете, как эти дела опасны — мой искренний совет: держите себя в
стороне; тормошитесь как хотите, Огареву не поможете, а сами попадетесь. Вот оно, самовластье, — какие права, какая защита; есть, что ли, адвокаты, судьи?
К
тому же часовые с двух
сторон коридора кричали каждые четверть часа протяжно и громко: «Слу-у-шай!»
— На конституционную форму можно нападать с двух
сторон, — заметил своим нервным, шипящим голосом Голицын junior, — вы не с монархической точки нападаете, а
то вы не говорили бы о рабах.
Спустя несколько дней я гулял по пустынному бульвару, которым оканчивается в одну
сторону Пермь; это было во вторую половину мая, молодой лист развертывался, березы цвели (помнится, вся аллея была березовая), — и никем никого. Провинциалы наши не любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую
сторону бульвара,
то есть на поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные и скудные цветы
того края. Когда он поднял голову, я узнал Цехановича и подошел к нему.
В Вильне был в
то время начальником, со
стороны победоносного неприятеля,
тот знаменитый ренегат Муравьев, который обессмертил себя историческим изречением, что «он принадлежит не к
тем Муравьевым, которых вешают, а к
тем, которые вешают». Для узкого мстительного взгляда Николая люди раздражительного властолюбия и грубой беспощадности были всего пригоднее, по крайней мере всего симпатичнее.
Со
стороны жителей я не видал ни ненависти, ни особенного расположения к ним. Они смотрели на них как на посторонних — к
тому же почти ни один поляк не знал по-русски.
Гоголь приподнял одну
сторону занавеси и показал на русское чиновничество во всем безобразии его; но Гоголь невольно примиряет смехом, его огромный комический талант берет верх над негодованием. Сверх
того, в колодках русской цензуры он едва мог касаться печальной
стороны этого грязного подземелья, в котором куются судьбы бедного русского народа.
По сю
сторону Уральского хребта дела делаются скромнее, и, несмотря на
то, я томы мог бы наполнить анекдотами о злоупотреблениях и плутовстве чиновников, слышанными мною в продолжение моей службы в канцелярии и столовой губернатора.
Главное обвинение, падающее на Витберга со
стороны даже
тех, которые никогда не сомневались в его чистоте: зачем он принял место директора, — он, неопытный артист, молодой человек, ничего не смысливший в канцелярских делах? Ему следовало ограничиться ролью архитектора. Это правда.
С летами страх прошел, но дома княгини я не любил — я в нем не мог дышать вольно, мне было у нее не по себе, и я, как пойманный заяц, беспокойно смотрел
то в
ту,
то в другую
сторону, чтоб дать стречка.
Мирная жизнь моя во Владимире скоро была возмущена вестями из Москвы, которые теперь приходили со всех
сторон. Они сильно огорчали меня. Для
того чтоб сделать их понятными, надобно воротиться к 1834 году.
Опасность могла только быть со
стороны тайной полиции, но все было сделано так быстро, что ей трудно было знать; да если она что-нибудь и проведала,
то кому же придет в голову, чтоб человек, тайно возвратившийся из ссылки, который увозит свою невесту, спокойно сидел в Перовом трактире, где народ толчется с утра до ночи.
— Садитесь, — сказал он мне, благословляя, — мы сейчас кончим, это наши консисторские делишки. Читай, — прибавил он протопопу, и
тот, обтершись синим платком и откашлянув в
сторону, снова принялся за чтение.
Я рассказал ему дело, он мне налил чашку чая и настоятельно требовал, чтоб я прибавил рому; потом он вынул огромные серебряные очки, прочитал свидетельство, повернул его, посмотрел с
той стороны, где ничего не было написано, сложил и, отдавая священнику, сказал: «В наисовершеннейшем порядке».
Никогда не возьму я на себя
той ответственности, которую ты мне даешь, никогда! У тебя есть много своего, зачем же ты так отдаешься в волю мою? Я хочу, чтоб ты сделала из себя
то, что можешь из себя сделать, с своей
стороны, я берусь способствовать этому развитию, отнимать преграды.
Лариса Дмитриевна, давно прошедшая этими «задами» пантеизма, сбивала его и, улыбаясь, показывала мне на него глазами. Она, разумеется, была правее его, и я добросовестно ломал себе голову и досадовал, когда мой доктор торжественно смеялся. Споры эти занимали меня до
того, что я с новым ожесточением принялся за Гегеля. Мученье моей неуверенности недолго продолжалось, истина мелькнула перед глазами и стала становиться яснее и яснее; я склонился на
сторону моей противницы, но не так, как она хотела.
Все люди дельные и живые перешли на
сторону Белинского, только упорные формалисты и педанты отдалились; одни из них дошли до
того немецкого самоубийства наукой, схоластической и мертвой, что потеряли всякий жизненный интерес и сами потерялись без вести.
Безличность математики, внечеловеческая объективность природы не вызывают этих
сторон духа, не будят их; но как только мы касаемся вопросов жизненных, художественных, нравственных, где человек не только наблюдатель и следователь, а вместе с
тем и участник, там мы находим физиологический предел, который очень трудно перейти с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружавшего строя.
Возле Станкевичева круга, сверх нас, был еще другой круг, сложившийся во время нашей ссылки, и был с ними в такой же чересполосице, как и мы; его-то впоследствии назвали славянофилами. Славяне, приближаясь с противуположной
стороны к
тем же жизненным вопросам, которые занимали нас, были гораздо больше их ринуты в живое дело и в настоящую борьбу.
С другой
стороны, вероятно, Станкевичу говорили о
том, что он по всему может занять в обществе почетное место, что он призван, по богатству и рождению, играть роль — так, как Боткину всё в доме, начиная от старика отца до приказчиков, толковало словом и примером о
том, что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться.
С
тех пор русское общество сделало страшные успехи; война вызвала к сознанию, сознание — к 14 декабря, общество внутри раздвоилось — со
стороны дворца остается не лучшее; казни и свирепые меры отдалили одних, новый тон отдалил других.
Вот этого-то общества, которое съезжалось со всех
сторон Москвы и теснились около трибуны, на которой молодой воин науки вел серьезную речь и пророчил былым, этого общества не подозревала Жеребцова. Ольга Александровна была особенно добра и внимательна ко мне потому, что я был первый образчик мира, неизвестного ей; ее удивил мой язык и мои понятия. Она во мне оценила возникающие всходы другой России, не
той, на которую весь свет падал из замерзших окон Зимнего дворца. Спасибо ей и за
то!
Не вызванный ничем с моей
стороны, он счел нужным сказать, что он не терпит, чтоб советники подавали голос или оставались бы письменно при своем мнении, что это задерживает дела, что если что не так,
то можно переговорить, а как на мнения пойдет,
то тот или другой должен выйти в отставку.
Одно из первых действий оппозиции с моей
стороны состояло в
том, что я не принимал участия в этом соборном восстании и благочестивом ожидании, а спокойно сидел и кланялся ему тогда, когда он кланялся нам.
Предводитель приехал в губернское правление для свидетельства в сумасшествии какого-то церковника; после
того как все председатели всех палат истощили весь запас глупых вопросов, по которым сумасшедший мог заключить об них, что и они не совсем в своем уме, и церковника возвели окончательно в должность безумного, я отвел предводителя в
сторону и рассказал ему дело.
«…Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую
сторону нашего существования? А между
тем наши страдания — почки, из которых разовьется их счастие. Поймут ли они, отчего мы лентяи, ищем всяких наслаждений, пьем вино и прочее? Отчего руки не подымаются на большой труд, отчего в минуту восторга не забываем тоски?.. Пусть же они остановятся с мыслью и с грустью перед камнями, под которыми мы уснем: мы заслужили их грусть!»
Мое страстное увлечение имело слишком мимолетный характер, чтоб овладеть мною, — тут не было корней (ни с
той, ни с другой
стороны, с ее
стороны вряд было ли и увлеченье), и все прошло бы бесследно, оставя по себе улыбку, знойное воспоминание и, может, раза два вспыхнувшую краску на щеках…
Трудны такие исповеди, но мне казалось это необходимым очищением, экспиацией, восстановлением
той откровенной чистоты отношений, которую молчание с моей
стороны могло потрясти, испугать.
Я чувствовал, что все это было не так, чувствовал, что она никогда не была пожертвована, что слово «соперница» нейдет и что если б эта женщина не была легкой женщиной,
то ничего бы и не было, но, с другой
стороны, я понимал и
то, что оно могло так казаться.
Но когда человек с глубоким сознанием своей вины, с полным раскаянием и отречением от прошедшего просит, чтоб его избили, казнили, он не возмутится никаким приговором, он вынесет все, смиренно склоняя голову, он надеется, что ему будет легче по
ту сторону наказания, жертвы, что казнь примирит, замкнет прошедшее.
Небольшое село из каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов стояло в некотором расстоянии от довольно большого господского дома. С одной
стороны был расчищенный и обнесенный решеткой полукруглый луг, с другой — вид на запруженную речку для предполагаемой лет за пятнадцать
тому назад мельницы и на покосившуюся, ветхую деревянную церковь, которую ежегодно собирались поправить, тоже лет пятнадцать, Сенатор и мой отец, владевшие этим имением сообща.
С посредственными способностями, без большого размаха можно было бы еще сладить. Но, по несчастью, у этих психически тонко развитых, но мягких натур большею частию сила тратится на
то, чтоб ринуться вперед, а на
то, чтоб продолжать путь, ее и нет. Издали образование, развитие представляются им с своей поэтической
стороны, ее-то они и хотели бы захватить, забывая, что им недостает всей технической части дела — doigte, [умения (фр.).] без которого инструмент все-таки не покоряется.
«…Подъезжаю к границе, дождь, слякоть, через дорогу бревно, выкрашенное черной и белой краской; ждем, не пропускают… Смотрю, с
той стороны наезжает на нас казак с пикой, верхом.
Часа через два с другой
стороны красное небо, — я уж и не спрашиваю, успокоенный
тем, что это избенка или овинишко горит.
Я не помню, чтоб Грановский когда-нибудь дотронулся грубо или неловко до
тех «волосяных», нежных, бегущих света и шума
сторон, которые есть у всякого человека, жившего в самом деле.
Православие славянофилов, их исторический патриотизм и преувеличенное, раздражительное чувство народности были вызваны крайностями в другую
сторону. Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в
тех стихиях русской жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации.
По мере
того как война забывалась, патриотизм этот утихал и выродился наконец, с одной
стороны, в подлую, циническую лесть «Северной пчелы», с другой — в пошлый загоскинский патриотизм, называющий Шую — Манчестером, Шебуева — Рафаэлем, хвастающий штыками и пространством от льдов Торнео до гор Тавриды…
Для
того чтоб отрезаться от Европы, от просвещения, от революции, пугавшей его с 14 декабря, Николай, с своей
стороны, поднял хоругвь православия, самодержавия и народности, отделанную на манер прусского штандарта и поддерживаемую чем ни попало — дикими романами Загоскина, дикой иконописью, дикой архитектурой, Уваровым, преследованием униат и «Рукой Всевышнего отечества спасла».
Революция оказалась несостоятельной, грубый монархизм, с одной
стороны, цинически хвастался своей властию, лукавый монархизм — с другой, целомудренно прикрывался листом хартии; едва только, и
то изредка, слышались песни освобождающихся эллинов, какая-нибудь энергическая речь Каннинга или Ройе-Коллара.
Хомяков, может быть, беспрерывной суетой споров и хлопотливо-праздной полемикой заглушал
то же чувство пустоты, которое, с своей
стороны, заглушало все светлое в его товарищах и ближайших друзьях, в Киреевских.
Примирения вообще только тогда возможны, когда они не нужны,
то есть когда личное озлобление прошло или мнения сблизились и люди сами видят, что не из чего ссориться. Иначе всякое примирение будет взаимное ослабление, обе
стороны полиняют,
то есть сдадут свою резкую окраску. Попытка нашего Кучук-Кайнарджи очень скоро оказалась невозможной, и бой закипел с новым ожесточением.