Неточные совпадения
…А между
тем я тогда едва
начинал приходить в себя, оправляться после ряда страшных событий, несчастий, ошибок. История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я
с ужасом видел,
что ни один человек, кроме меня, не знает ее и
что с моей смертью умрет истина.
— Слушайте, — сказал я, — вы можете быть уверены,
что ректор
начнет не
с вас, а
с меня; говорите
то же самое
с вариациями; вы же и в самом деле ничего особенного не сделали. Не забудьте одно: за
то,
что вы шумели, и за
то,
что лжете, — много-много вас посадят в карцер; а если вы проболтаетесь да кого-нибудь при мне запутаете, я расскажу в аудитории, и мы отравим вам ваше существование.
Время, следовавшее за усмирением польского восстания, быстро воспитывало. Нас уже не одно
то мучило,
что Николай вырос и оселся в строгости; мы
начали с внутренним ужасом разглядывать,
что и в Европе, и особенно во Франции, откуда ждали пароль политический и лозунг, дела идут неладно; теории наши становились нам подозрительны.
Таков беспорядок, зверство, своеволие и разврат русского суда и русской полиции,
что простой человек, попавшийся под суд, боится не наказания по суду, а судопроизводства. Он ждет
с нетерпением, когда его пошлют в Сибирь — его мученичество оканчивается
с началом наказания. Теперь вспомним,
что три четверти людей, хватаемых полициею по подозрению, судом освобождаются и
что они прошли через
те же истязания, как и виновные.
«У нас всё так, — говаривал А. А., — кто первый даст острастку,
начнет кричать,
тот и одержит верх. Если, говоря
с начальником, вы ему позволите поднять голос, вы пропали: услышав себя кричащим, он сделается дикий зверь. Если же при первом грубом слове вы закричали, он непременно испугается и уступит, думая,
что вы
с характером и
что таких людей не надобно слишком дразнить».
В
начале царствования Александра в Тобольск приезжал какой-то ревизор. Ему нужны были деловые писаря, кто-то рекомендовал ему Тюфяева. Ревизор до
того был доволен им,
что предложил ему ехать
с ним в Петербург. Тогда Тюфяев, у которого, по собственным словам, самолюбие не шло дальше места секретаря в уездном суде, иначе оценил себя и
с железной волей решился сделать карьеру.
Сперанский пробовал облегчить участь сибирского народа. Он ввел всюду коллегиальное
начало; как будто дело зависело от
того, как кто крадет — поодиночке или шайками. Он сотнями отрешал старых плутов и сотнями принял новых. Сначала он нагнал такой ужас на земскую полицию,
что мужики брали деньги
с чиновников, чтобы не ходить
с челобитьем. Года через три чиновники наживались по новым формам не хуже, как по старым.
В
начале 1840 года расстались мы
с Владимиром,
с бедной, узенькой Клязьмой. Я покидал наш венчальный городок
с щемящим сердцем и страхом; я предвидел,
что той простой, глубокой внутренней жизни не будет больше и
что придется подвязать много парусов.
— Ну, слава богу, договорились же, а
то я
с моим глупым нравом не знал, как
начать… ваша взяла; три-четыре месяца в Петербурге меня лучше убедили,
чем все доводы.
С другой стороны, вероятно, Станкевичу говорили о
том,
что он по всему может занять в обществе почетное место,
что он призван, по богатству и рождению, играть роль — так, как Боткину всё в доме,
начиная от старика отца до приказчиков, толковало словом и примером о
том,
что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться.
Дело было в
том,
что я тогда только
что начал сближаться
с петербургскими литераторами, печатать статьи, а главное, я был переведен из Владимира в Петербург графом Строгановым без всякого участия тайной полиции и, приехавши в Петербург, не пошел являться ни к Дубельту, ни в III Отделение, на
что мне намекали добрые люди.
Генерал отступил торжественным маршем, юноша
с беличьим лицом и
с ногами журавля отправился за ним. Сцена эта искупила мне много горечи
того дня. Генеральский фрунт, прощание по доверенности и, наконец, лукавая морда Рейнеке-Фукса, целующего безмозглую голову его превосходительства, — все это было до
того смешно,
что я чуть-чуть удержался. Мне кажется,
что Дубельт заметил это и
с тех пор
начал уважать меня.
Горничная жены пензенского жандармского полковника несла чайник, полный кипятком; дитя ее барыни, бежавши, наткнулся на горничную, и
та пролила кипяток; ребенок был обварен. Барыня, чтоб отомстить
той же монетой, велела привести ребенка горничной и обварила ему руку из самовара… Губернатор Панчулидзев, узнав об этом чудовищном происшествии, душевно жалел,
что находится в деликатном отношении
с жандармским полковником и
что, вследствие этого, считает неприличным
начать дело, которое могут счесть за личность!
Я ему заметил,
что в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали,
что места останутся, кондуктор ссылался на снег и на необходимость взять дилижанс на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы
начали перегружаться
с детьми и
с пожитками ночью, в мокром снегу. На следующей станции
та же история, и кондуктор уже не давал себе труда объяснять перемену экипажа. Так мы проехали
с полдороги, тут он объявил нам очень просто,
что «нам дадут только пять мест».
Тот же самый противный юноша встретил меня и на другой день: у него была особая комната, из
чего я заключил,
что он нечто вроде начальника отделения.
Начавши так рано и
с таким успехом карьеру, он далеко уйдет, если бог продлит его живот.
За политические ошибки он, как журналист, конечно, повинен ответом, но и тут он виноват не перед собой; напротив, часть его ошибок происходила от
того,
что он верил своим
началам больше,
чем партии, к которой он поневоле принадлежал и
с которой он не имел ничего общего, а был, собственно, соединен только ненавистью к общему врагу.
Мне хотелось
с самого
начала показать ему,
что он не имеет дела ни
с сумасшедшим prince russe, который из революционного дилетантизма, а вдвое
того из хвастовства дает деньги, ни
с правоверным поклонником французских публицистов, глубоко благодарным за
то,
что у него берут двадцать четыре тысячи франков, ни, наконец,
с каким-нибудь тупоумным bailleur de fonds, [негласным пайщиком (фр.).] который соображает,
что внести залог за такой журнал, как «Voix du Peuple», — серьезное помещение денег.
Неточные совпадения
«Толстомясая немка», обманутая наружною тишиной, сочла себя вполне утвердившеюся и до
того осмелилась,
что вышла на улицу без провожатого и
начала заигрывать
с проходящими.
Ибо, ежели градоначальник, выйдя из своей квартиры, прямо
начнет палить,
то он достигнет лишь
того,
что перепалит всех обывателей и, как древний Марий, останется на развалинах один
с письмоводителем.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял,
что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует.
Начав собирать дани, он
с удивлением и негодованием увидел,
что дворы пусты и
что если встречались кой-где куры,
то и
те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а
с своей собственной оригинальной точки зрения,
то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В
начале 1766 года он угадал голод и стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы
с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял,
что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения,
то недоумевающих отправлял в часть.
Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а
то,
что вместе
с этим вопросом могло вторгнуться в жизнь какое-то совсем новое
начало, которое, наверное, должно было испортить всю кашу.