Неточные совпадения
…А между тем я тогда едва начинал приходить
в себя, оправляться после
ряда страшных событий, несчастий, ошибок. История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с ужасом видел, что ни один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей смертью умрет истина.
Какие же подарки могли стать
рядом с таким праздником, — я же никогда не любил вещей, бугор собственности и стяжания не был у меня развит ни
в какой возраст, — усталь от неизвестности, множество свечек, фольги и запах пороха!
После
ряда истязаний, вынесенных с чрезвычайным мужеством, превратив целое существование
в одну перемежающуюся операцию, доктора объявили его болезнь неизлечимой.
Но
рядом с этими дилетантами рабства какие мрачные образы мучеников, безнадежных страдальцев печально проходят
в моей памяти.
Я был с Сенатором
в французском театре: проиграла увертюра и раз, и два — занавесь не подымалась; передние
ряды, желая показать, что они знают свой Париж, начали шуметь, как там шумят задние. На авансцену вышел какой-то режиссер, поклонился направо, поклонился налево, поклонился прямо и сказал...
После приема мерзлой живности отец мой, — и тут самая замечательная черта
в том, что эта шутка повторялась ежегодно, — призывал повара Спиридона и отправлял его
в Охотный
ряд и на Смоленский рынок узнать цены.
Рядом этих комнат достигалась наконец дверь, завешенная ковром, которая вела
в страшно натопленный кабинет.
Но
рядом с его светлой, веселой комнатой, обитой красными обоями с золотыми полосками,
в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак,
рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом,
в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
Нельзя быть шпионом, торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно быть жандармским офицером, — не утратив всего человеческого достоинства, так как сплошь да
рядом можно найти женственность, нежное сердце и даже благородство
в несчастных жертвах «общественной невоздержности».
Император Александр не верил своей победе над Наполеоном, ему было тяжело от славы, и он откровенно относил ее к богу. Всегда наклонный к мистицизму и сумрачному расположению духа,
в котором многие видели угрызения совести, он особенно предался ему после
ряда побед над Наполеоном.
Он затормошился и наделал
ряд невероятных глупостей, велел мужикам по дороге быть одетыми
в праздничные кафтаны, велел
в городах перекрасить заборы и перечинить тротуары.
Княгиня удивлялась потом, как сильно действует на князя Федора Сергеевича крошечная рюмка водки, которую он пил официально перед обедом, и оставляла его покойно играть целое утро с дроздами, соловьями и канарейками, кричавшими наперерыв во все птичье горло; он обучал одних органчиком, других собственным свистом; он сам ездил ранехонько
в Охотный
ряд менять птиц, продавать, прикупать; он был артистически доволен, когда случалось (да и то по его мнению), что он надул купца… и так продолжал свою полезную жизнь до тех пор, пока раз поутру, посвиставши своим канарейкам, он упал навзничь и через два часа умер.
А между тем слова старика открывали перед молодым существом иной мир, иначе симпатичный, нежели тот,
в котором сама религия делалась чем-то кухонным, сводилась на соблюдение постов да на хождение ночью
в церковь, где изуверство, развитое страхом, шло
рядом с обманом, где все было ограничено, поддельно, условно и жало душу своей узкостью.
В моих письмах
рядом с истинным чувством — ломаные выражения, изысканные, эффектные слова, явное влияние школы Гюго и новых французских романистов.
Теперь к этой среде прибавилось систематическое преследование, и уже не от одной княгини, но и от жалких старух, мучивших беспрерывно Natalie, уговаривая ее идти замуж и браня меня; большей частию она умалчивала
в письмах о
ряде неприятностей, выносимых ею, но иной раз горечь, унижение и скука брали верх.
А между тем я тогда едва начинал приходить
в себя, оправляться после
ряда страшных событий, несчастий, ошибок.
В разгаре моей философской страсти я начал тогда
ряд моих статей о «дилетантизме
в науке»,
в которых, между прочим, отомстил и доктору.
Шага три от нее стоял высокий, несколько согнувшийся старик, лет семидесяти, плешивый и пожелтевший,
в темно-зеленой военной шинели, с
рядом медалей и крестов на груди.
Правда того времени так, как она тогда понималась, без искусственной перспективы, которую дает даль, без охлаждения временем, без исправленного освещения лучами, проходящими через
ряды других событий, сохранилась
в записной книге того времени. Я собирался писать журнал, начинал много раз и никогда не продолжал.
В день моего рождения
в Новгороде Natalie подарила мне белую книгу,
в которой я иногда писал, что было на сердце или
в голове.
Наш небольшой кружок собирался часто то у того, то у другого, всего чаще у меня.
Рядом с болтовней, шуткой, ужином и вином шел самый деятельный, самый быстрый обмен мыслей, новостей и знаний; каждый передавал прочтенное и узнанное, споры обобщали взгляд, и выработанное каждым делалось достоянием всех. Ни
в одной области ведения, ни
в одной литературе, ни
в одном искусстве не было значительного явления, которое не попалось бы кому-нибудь из нас и не было бы тотчас сообщено всем.
Говоря, например, об одном человеке, который ему очень не нравился, он сжал
в одном слове «немец!» выражением, улыбкой и прищуриванием глаз — целую биографию, целую физиологию, целый
ряд мелких, грубых, неуклюжих недостатков, специально принадлежащих германскому племени.
Грановский напоминает мне
ряд задумчиво покойных проповедников-революционеров времен Реформации — не тех бурных, грозных, которые
в «гневе своем чувствуют вполне свою жизнь», как Лютер, а тех ясных, кротких, которые так же просто надевали венок славы на свою голову, как и терновый венок. Они невозмущаемо тихи, идут твердым шагом, но не топают; людей этих боятся судьи, им с ними неловко; их примирительная улыбка оставляет по себе угрызение совести у палачей.
Но снова
в памяти унылой
Ряд урн надгробных и камней
И насыпь свежая могилы
В цветах и листьях, и над ней,
Дыханью осени послушна, —
Кладбища сторож вековой, —
Сосна качает равнодушно
Зелено-грустною главой,
И волны, берег омывая,
Бегут, спешат, не отдыхая.
Оттого у Петра Васильевича и не было, как у его брата,
рядом с православием и славянизмом, стремления к какой-то гуманно-религиозной философии,
в которую разрешалось его неверие к настоящему.
Это отчасти справедливо, я имею убеждения и провожу их
в моих чтениях; если б я не имел их, я не вышел бы публично перед вами для того, чтоб рассказывать, больше или меньше занимательно,
ряд событий».
Взгляд, постоянно обращенный назад, и исключительное, замкнутое общество — начало выражаться
в речах и мыслях,
в приемах и одежде; новый цех — цех выходцев — складывался и костенел
рядом с другими.
Разум, мысль на конце — это заключение; все начинается тупостью новорожденного; возможность и стремление лежат
в нем, но, прежде чем он дойдет до развития и сознания, он подвергается
ряду внешних и внутренних влияний, отклонений, остановок.
Он прожил жизнь деятельно и беззаботно, нигде не отставая, везде
в первом
ряду; не боясь горьких истин, он так же пристально всматривался
в людей, как
в полипы и медузы, ничего не требуя ни от тех, ни от других, кроме того, что они могут дать.
Разумеется, что он стал
в самый радикальный
ряд, говорил исполненные остроты и отваги речи, выводил из терпения умеренных прогрессистов, а иногда и неумеренного короля прусского.
Переходя
рядом схоластических приемов, содержание науки обрастает всей этой школьной дрянью — а доктринеры до того привыкают к уродливому языку, что другого не употребляют, им он кажется понятен, —
в стары годы им этот язык был даже дорог, как трудовая копейка, как отличие от языка вульгарного.
Уловка ее состоит
в уничтожении залога
рядом процессов, оканчивающихся всякий раз тюрьмой и денежной пенею.
В них, как всегда бывает
в фотографиях, захватилось и осталось много случайного, неловкие складки, неловкие позы, слишком выступившие мелочи,
рядом с нерукотворенными чертами событий и неподслащенными чертами лиц…
Но одной добротой не исчерпывается ни его характер, ни выражение его лица,
рядом с его добродушием и увлекаемостью чувствуется несокрушимая нравственная твердость и какой-то возврат на себя, задумчивый и страшно грустный. Этой черты, меланхолической, печальной, я прежде не замечал
в нем.
…Все были до того потрясены словами Гарибальди о Маццини, тем искренним голосом, которым они были сказаны, той полнотой чувства, которое звучало
в них, той торжественностью, которую они приобретали от
ряда предшествовавших событий, что никто не отвечал, один Маццини протянул руку и два раза повторил: «Это слишком».
— Мне иногда бывает страшно и до того тяжело, что я боюсь потерять голову… слишком много хорошего. Я помню, когда изгнанником я возвращался из Америки
в Ниццу — когда я опять увидал родительский дом, нашел свою семью, родных, знакомые места, знакомых людей — я был удручен счастьем… Вы знаете, — прибавил он, обращаясь ко мне, — что и что было потом, какой
ряд бедствий. Прием народа английского превзошел мои ожидания… Что же дальше? Что впереди?
Вспомните мою встречу с корабельщиком из Ньюкестля. Вспомните, что лондонские работники были первые, которые
в своем адресе преднамеренно поставили имя Маццини
рядом с Гарибальди.
В ней никого не было; на душе было смутно и гадко; что все это за фарса, эта высылка с позолотой и
рядом эта комедия царского приема?
В окно был виден
ряд карет; эти еще не подъехали, вот двинулась одна, и за ней вторая, третья, опять остановка, и мне представилось, как Гарибальди, с раненой рукой, усталый, печальный, сидит, у него по лицу идет туча, этого никто не замечает и все плывут кринолины и все идут right honourable'и — седые, плешивые, скулы, жирафы…