Неточные совпадения
Внутренний результат дум о «ложном положении» был довольно сходен с тем, который я вывел из разговоров двух нянюшек. Я чувствовал себя свободнее от
общества, которого вовсе не знал, чувствовал, что,
в сущности, я оставлен на собственные свои силы, и с несколько детской заносчивостью думал, что покажу себя Алексею Николаевичу с товарищами.
На деле я был далек от всякого женского
общества в эти лета.
Я так долго возмущался против этой несправедливости, что наконец понял ее: он вперед был уверен, что всякий человек способен на все дурное и если не делает, то или не имеет нужды, или случай не подходит;
в нарушении же форм он видел личную обиду, неуважение к нему или «мещанское воспитание», которое, по его мнению, отлучало человека от всякого людского
общества.
О сыне носились странные слухи: говорили, что он был нелюдим, ни с кем не знался, вечно сидел один, занимаясь химией, проводил жизнь за микроскопом, читал даже за обедом и ненавидел женское
общество. Об нем сказано
в «Горе от ума...
Гумбольдт, возвращаясь с Урала, был встречен
в Москве
в торжественном заседании
общества естествоиспытателей при университете, членами которого были разные сенаторы, губернаторы, — вообще люди, не занимавшиеся ни естественными, ни неестественными науками.
От сеней до залы
общества естествоиспытателей везде были приготовлены засады: тут ректор, там декан, тут начинающий профессор, там ветеран, оканчивающий свое поприще и именно потому говорящий очень медленно, — каждый приветствовал его по-латыни, по-немецки, по-французски, и все это
в этих страшных каменных трубах, называемых коридорами,
в которых нельзя остановиться на минуту, чтоб не простудиться на месяц.
У нас и
в неофициальном мире дела идут не много лучше: десять лет спустя точно так же принимали Листа
в московском
обществе.
Голицыным и проповедовал
в Петербурге
в самый разгар библейского
общества.
Князь Д.
В. Голицын, тогдашний генерал-губернатор, человек слабый, но благородный, образованный и очень уважаемый, увлек московское
общество, и как-то все уладилось по-домашнему, то есть без особенного вмешательства правительства.
Прошло с год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев)
в намерении составить тайное
общество,
в преступных разговорах; за это их отправляли
в солдаты,
в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил курс и был на службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав состояния и ссылке
в Сибирь.
— Да вы
в самом деле воображаете, — возразил Шубинский, — что мы так и поверили вам, что у вас не составлялось тайного
общества?
…
В Перми меня привезли прямо к губернатору. У него был большой съезд,
в этот день венчали его дочь с каким-то офицером. Он требовал, чтоб я взошел, и я должен был представиться всему пермскому
обществу в замаранном дорожном архалуке,
в грязи и пыли. Губернатор, потолковав всякий вздор, запретил мне знакомиться с сосланными поляками и велел на днях прийти к нему, говоря, что он тогда сыщет мне занятие
в канцелярии.
Дружба наша недолго продолжалась. Тюфяев скоро догадался, что я не гожусь
в «высшее» вятское
общество.
Вместе с министерством Голицына пали масонство, библейские
общества, лютеранский пиетизм, которые
в лице Магницкого
в Казани и Рунича
в Петербурге дошли до безграничной уродливости, до диких преследований, до судорожных плясок, до состояния кликуш и бог знает каких чудес.
Но
в чем петербургское правительство постоянно, чему оно не изменяет, как бы ни менялись его начала, его религия, — это несправедливое гонение и преследования. Неистовство Руничей и Магницких обратилось на Руничей и Магницких. Библейское
общество, вчера покровительствуемое и одобряемое, опора нравственности и религии, — сегодня закрыто, запечатано и поставлено на одну доску чуть не с фальшивыми монетчиками...
С вятским
обществом я расстался тепло.
В этом дальнем городе я нашел двух-трех искренних приятелей между молодыми купцами.
Не трудно было мне догадаться, что без большого труда я мог играть роль светского человека
в заволжских и закамских гостиных и быть львом
в вятском
обществе.
Лошади эти подняли нас чрезвычайно
в глазах вятского
общества.
Карл Иванович через неделю был свой человек
в дамском
обществе нашего сада, он постоянно по нескольку часов
в день качал барышень на качелях, бегал за мантильями и зонтиками, словом, был aux petit soins. [старался всячески угодить (фр.).]
— Она умна, — повторял он, — мила, образованна, на нашего брата и не посмотрит. Ах, боже мой, — прибавил он, вдруг обращаясь ко мне, — вот чудесная мысль, поддержите честь вятского
общества, поволочитесь за ней… ну, знаете, вы из Москвы,
в ссылке, верно, пишете стихи, — это вам с неба подарок.
В римских элегиях,
в «Ткачихе»,
в Гретхен и ее отчаянной молитве Гете выразил все торжественное, чем природа окружает созревающий плод, и все тернии, которыми венчает
общество этот сосуд будущего.
Мудрено, кажется, пасть далее этих летучих мышей, шныряющих
в ночное время середь тумана и слякоти по лондонским улицам, этих жертв неразвития, бедности и голода, которыми
общество обороняет честных женщин от излишней страстности их поклонников… Конечно,
в них всего труднее предположить след материнских чувств. Не правда ли?
Нерваль, добродушно защищаясь, раз сказал им: «Послушайте, друзья мои, у вас страшные предрассудки; уверяю вас, что
общество этих людей вовсе не хуже всех остальных,
в которых я бывал».
Белинский был очень застенчив и вообще терялся
в незнакомом
обществе или
в очень многочисленном; он знал это и, желая скрыть, делал пресмешные вещи. К. уговорил его ехать к одной даме; по мере приближения к ее дому Белинский все становился мрачнее, спрашивал, нельзя ли ехать
в другой день, говорил о головной боли. К., зная его, не принимал никаких отговорок. Когда они приехали, Белинский, сходя с саней, пустился было бежать, но К. поймал его за шинель и повел представлять даме.
Об застое после перелома
в 1825 году мы говорили много раз. Нравственный уровень
общества пал, развитие было перервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из жизни. Остальные — испуганные, слабые, потерянные — были мелки, пусты; дрянь александровского поколения заняла первое место; они мало-помалу превратились
в подобострастных дельцов, утратили дикую поэзию кутежей и барства и всякую тень самобытного достоинства; они упорно служили, они выслуживались, но не становились сановитыми. Время их прошло.
— Бога ради, будь осторожен, бойся всех, от кондуктора
в дилижансе до моих знакомых, к которым я даю тебе письма, не доверяйся никому. Петербург теперь не то, что был
в наше время, там во всяком
обществе наверное есть муха или две. Tiens toi pour averti. [Намотай это себе на ус (фр.).]
К тому же она совершенно не нужна: какое-то паразитное место — служба служебного повышения, министерство табели о рангах, археологическое
общество изыскания дворянских грамот, канцелярия
в канцелярии.
Она поехала
в Англию. Блестящая, избалованная придворной жизнью и снедаемая жаждой большого поприща, она является львицей первой величины
в Лондоне и играет значительную роль
в замкнутом и недоступном
обществе английской аристократии. Принц Валлийский, то есть будущий король Георг IV, у ее ног, вскоре более… Пышно и шумно шли годы ее заграничного житья, но шли и срывали цветок за цветком.
Новое
общество, средоточие которого
в Москве, быстро развилось.
Сравнивая московское
общество перед 1812 годом с тем, которое я оставил
в 1847 году, сердце бьется от радости.
А. И. Герцена.)]
общество государственных людей, умерших
в Петербурге лет пятнадцать тому назад и продолжавших пудриться, покрывать себя лентами и являться на обеды и пиры
в Москве, будируя, важничая и не имея ни силы, ни смысла.
Тогда
общество с подобострастием толпилось
в доме графа Орлова, дамы «
в чужих брильянтах», кавалеры не смея садиться без разрешения; перед ними графская дворня танцевала
в маскарадных платьях.
Сорок лет спустя я видел то же
общество, толпившееся около кафедры одной из аудиторий Московского университета; дочери дам
в чужих каменьях, сыновья людей, не смевших сесть, с страстным сочувствием следили за энергической, глубокой речью Грановского, отвечая взрывами рукоплесканий на каждое слово, глубоко потрясавшее сердца смелостью и благородством.
Десять лет стоял он, сложа руки, где-нибудь у колонны, у дерева на бульваре,
в залах и театрах,
в клубе и — воплощенным veto, [запретом (лат.).] живой протестацией смотрел на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него, капризничал, делался странным, отчуждался от
общества, не мог его покинуть, потом сказал свое слово, спокойно спрятав, как прятал
в своих чертах, страсть под ледяной корой.
Чаадаев имел свои странности, свои слабости, он был озлоблен и избалован. Я не знаю
общества менее снисходительного, как московское, более исключительного, именно поэтому оно смахивает на провинциальное и напоминает недавность своего образования. Отчего же человеку
в пятьдесят лет, одинокому, лишившемуся почти всех друзей, потерявшему состояние, много жившему мыслию, часто огорченному, не иметь своего обычая, свои причуды?
Чаадаев не торопился
в Россию, расставшись с золоченым мундиром, он принялся за науку. Умер Александр, случилось 14 декабря (отсутствие Чаадаева спасло его от вероятного преследования [Теперь мы знаем достоверно, что Чаадаев был членом
общества, из «Записок» Якушкина. (Прим. А. И. Герцена.)]), около 1830 года он возвратился.
Когда Чаадаев возвратился, он застал
в России другое
общество и другой тон. Как молод я ни был, но я помню, как наглядно высшее
общество пало и стало грязнее, раболепнее с воцарения Николая. Аристократическая независимость, гвардейская удаль александровских времен — все это исчезло с 1826 годом.
Подавленность всех других сфер человеческой деятельности бросала образованную часть
общества в книжный мир, и
в нем одном действительно совершался, глухо и полусловами, протест против николаевского гнета, тот протест, который мы услышали открытее и громче на другой день после его смерти.
В лице Грановского московское
общество приветствовало рвущуюся к свободе мысль Запада, мысль умственной независимости и борьбы за нее.
В лице славянофилов оно протестовало против оскорбленного чувства народности бироновским высокомерием петербургского правительства.
В этом
обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных
в косный порядок обычаев, которой нет
в старой европейской жизни, и
в то же время
в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый русский характер московского
общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Это распадение
общества не
в одном Париже.
Когда мы возвратились из ссылки, уже другая деятельность закипала
в литературе,
в университете,
в самом
обществе. Это было время Гоголя и Лермонтова, статей Белинского, чтений Грановского и молодых профессоров.
Разумеется,
в десять лет они не могли состареться, но они сломились, затянулись, окруженные
обществом без живых интересов, жалким, струсившим, подобострастным.
Взгляд, постоянно обращенный назад, и исключительное, замкнутое
общество — начало выражаться
в речах и мыслях,
в приемах и одежде; новый цех — цех выходцев — складывался и костенел рядом с другими.
Лица, составляющие слои
в тамошнем
обществе, беспрестанно меняются, они подымаются, опускаются с итогом credit и debet каждого.
Представьте себе оранжерейного юношу, хоть того, который описал себя
в «The Dream»; [«Сон» (англ.).] представьте его себе лицом к лицу с самым скучным, с самым тяжелым
обществом, лицом к лицу с уродливым минотавром английской жизни, неловко спаянным из двух животных: одного дряхлого, другого по колена
в топком болоте, раздавленного, как Кариатида, постоянно натянутые мышцы которой не дают ни капли крови мозгу.
Так как все, лежащее вне торговых оборотов и «эксплуатации» своего общественного положения, не существенно
в мещанском
обществе, то их образование и должно быть ограничено.
Он воспользовался известностью, приобретенною историей калифорнской лотереи, и тотчас предложил свои услуги
обществу акционеров, составлявшемуся около того времени
в Турине для постройки железных дорог; видя столь надежного человека,
общество поспешило принять его услуги.
Время тайных
обществ миновало только
в Англии и Америке.
Я говорю об этом совершенно объективно; после юношеских попыток, окончившихся моей ссылкой
в 1835 году, я не участвовал никогда ни
в каком тайном
обществе, но совсем не потому, что я считаю расточение сил на индивидуальные попытки за лучшее.